Дневник травницы

Глава 1

"Здравствуй, дорогой дневник.

Прошло уже больше двух месяцев со смерти наставницы. И только сейчас я снова готова делиться с тобой всем.

Наставница ушла тихим утром седьмого числа месяца Опавшей листвы. Мы успели проститься, отпустить скопившиеся за годы обиды и последний раз сказать друг другу "прощай". Она – мой последний родной человек в этом мире, она заменила мне погибших больше дюжины лет назад родителей, стала тем, кто дал толчок жить дальше. И теперь я осталась одна в этом доме…

Я практически не помню, как обмывала её, как одевала в лучшие, праздничные одежды, как сообщила в тот же день о смерти в Гильдию Целителей через стеклянный шар связи. Очнулась тогда, когда вечером из соседней деревни приехала Ялика – ученица, что была до меня. Наставница часто ворчала: мол, повадилась она, старая дура, подбирать несчастных сиротинок. Я стала внезапной шалостью судьбы для неё, желавшей сделать Ялику последней ученицей и встретить старость не в заботах об учёбе, а в тишине и спокойствии. А пришлось учить и воспитывать меня.

Ялика, не отличающаяся за время совместной жизни особой теплотой, крепко-крепко обняла меня. Я чувствовала, как она дрожит от горького плача, хлюпая носом и утирая обжигающие слёзы о моё уже и без того мокрое плечо. Мне оставалось лишь мягко похлопывать и гладить её по спине, пытаясь успокоить или хотя бы просто утешить. Наставница стала для нас, сироток, матерью. Настоящей, любящей и при этом строгой. И мы скорбели о ней, как и о когда-то родивших и вскормивших нас матерях. Наставница сделала для нас всё, что могла, даже обеспечила приданым, хоть и не должна была.

Лишь когда Ялика успокоилась, я заметила кое-что. Округлый и уже заметно выступающий под осенней одеждой живот. Ялика, вышедшая замуж в начале этого лета, ждала первенца. Меня в тот момент охватили и радость, и беспокойство. Она была единственным целителем в соседней деревне, никто, кроме меня, живущей в трети дня пути, не мог помочь ей, если что-то пойдёт не так во время родов. Остальные деревни и города были более чем в сутках на лошади галопом. На мой вопрос: мол, а что делать-то будем? Ялика лишь улыбнулась и постаралась заверить меня, что всё будет хорошо, что я успею к ней, если будут проблемы, пусть в карих глазах явно плескалась некоторая озабоченность этим. Срок рождения подойдёт только ближе к середине весны, она рассчитывала на меня в этот период. Я была вынуждена согласиться, но для себя запомнила, что к концу зимы нужно найти свободную быструю лошадь.

К утру восьмого числа пришёл плотник. Ялика с грустью смотрела, как мужчина с мрачным скорбным лицом молча измерял тело наставницы. Этот крепкий пожилой человек помнил наставницу ещё молоденькой девчушкой, переселившейся когда-то в эту деревню в самом начале удушливого лета на замену умершей ранее, весной, травнице. Старшее поколение, заставшее это, уже стали совсем стариками или умерли. Только за этот год ушли трое. И смерть придёт за каждым рано или поздно, так или иначе… Плотник пообещал к вечеру всё сделать в лучшем виде. И обещание своё выполнил.

В день похорон, ранним утром девятого числа, мы заканчивали с последними приготовлениями. Пусть наставницу и хоронили по церковным обычаям, у травников-целителей были свои ритуалы, позволявшие магам спокойно покидать этот свет. Пока я медленно вплетала в седую косу наставницы различные цветы, травы и даже ряд опавших листьев, Ялика из других растений и обязательно веток мирта и лавра плела венок. Мы пели. Слова были на древнем языке, в письменности которого использовались лишь руны, изучаемые только магами. Дословный перевод был утерян за вехой лет, но смысл был понятен. Мы желали любимой матери лёгкой дороги, счастья на том свете, быть любимой да с лёгкой судьбой в следующей жизни. Церковь принимала лишь рай, ад и забвение, но мы, колдуны, принимали и возможность перерождения, а я в это верила и… знала.

Похороны прошли в последний, как оказалось, солнечный день осени. Вся деревня собралась в дальнем конце церковного кладбища, дабы проститься с любимой целительницей. Несмотря на то, что церковь недолюбливала магов, на целителей она смотрела сквозь пальцы, разрешая им селиться даже возле монастырей. Священник, худощавый мужчина с добрым лицом, возрастом далеко за четвёртую дюжину, звучно тянул похоронные молитвы, вгоняя окружающих людей в трепетание, доводя до рыданий особо впечатлительных. И даже я, будучи не особо верующей, вздрагивала, покрываясь мурашками, иногда утирая рукавом кафтана непроизвольно катящиеся по щекам слёзы. Не плакала, не стенала, лишь молча смотрела, как в совсем новом гробу мирно лежит такой родной мне человек. Её спокойное морщинистое лицо было слишком бледное, как и губы, застывшие навсегда в лёгкой улыбке, руки сложены на груди, а седые волосы заплетены в аккуратную косу. А ещё кипельно-белое платье и красный передник, вышитый различными геометрическими и этническими узорами, древними рунами и цветами. Наверное, такой я её и запомню.

Когда похороны закончились, я осталась молча стоять у свеженасыпанного холмика. Со временем он уляжется, а вместо деревянного креста непременно будет поставлен камень с выбитыми именем и датами. Пройдут поколения, и люди забудут, что здесь когда-то лежала величайшая целительница мира. Очнулась я лишь тогда, когда моего плеча коснулась ласковая рука Ялики. Она нежно улыбнулась и позвала обратно, домой.

Я держалась молодцом до тех самых пор, пока на следующий день телега проезжавшего мимо деревни торговца не увезла Ялику. Мне предстояло вернуться в пустой дом. Мне предстояло одной разобрать и уничтожить личные вещи наставницы до тринадцатого дня после смерти. И я боялась даже сунуться в дом. Боялась, что разрыдаюсь, стоит только переступить его порог. Но идти мне было некуда. Я вернулась домой… Я выла белугой, как мне сказали позже, два дня и две ночи, изредка прерываясь на болезненный сон. Лежала на деревянном полу, укутавшись в любимый плед и некоторые вещи наставницы, и рыдала, рыдала. Я не помнила себя в эти дни, не помнила, что делала, приходил ли кто к дому или нет, где шлялась и чем питалась всё это время кошка.