Три: Апологет - Ересиарх. Часть 1

Глава 3

– Он не придёт, – инквизитор опустился на скамью, – уже минула полночь.

– Не придёт… – эхом отозвалась Мота, застывая посреди комнаты. Её юбки мели давно не скобленный пол. – Не придёт, говоришь…

Она юркнула к нему, остановилась перед скамьёй, заглядывая снизу в лицо. Её глаза в тусклом полумраке дома казались огромными и светились, словно ведьмин огонь среди болота в ночной час.

– А может, он тебя боится, а, пёс? – прошипела она ему в лицо.

– Твой язык пропитан ядом, женщина! – инквизитор Герхард Эгельгарт брезгливо оттолкнул вдову и поднялся. – Ты безумна, и твоё счастье, что…

Договорить он не успел – в его губы впился сухой, шершавый рот вдовицы. В ладонь вдруг ткнулось нечто округлое и плотное. Пальцы сжали эту упругость, и она подалась. Зубы вдовы терзали и мяли его язык, потрескавшиеся губы царапали подбородок и щёки, и он вздрогнул от резкого привкуса мяты во рту. Колдовство?..

Упругое нежное тело прильнуло к нему. Пальцы вдовы пробирались под рубаху, доискиваясь укромных уголков. Колдовство? Что ж, пусть. Пусть безумица плетёт свои чары, такие сладкие – об этом никто не узнает…

Грохот распахнутой двери прозвучал как удар колокола, гулко отдавшись где-то в глубине мозга.

– Ты! – воскликнул Геликона, появляясь на пороге в сопровождении двух дюжих доминиканцев, – ты, шакал, предатель Церкви и Господа нашего Иисуса Христа!

Вдова завизжала, даже не пытаясь прикрыть срам. Её обвисшие груди болтались, как пустые мешки. Он отшатнулся, в животе противно сжалось. Что это было – наваждение? Или зов неутолённой плоти настолько затуманил рассудок?..

Не обращая внимания на присутствующих, Эгельгарт схватил Моту за волосы и притянул к себе. Её изрезанное морщинами лицо, с глубоко провалившимися глазами и жёлтыми зубами во впалом рту, вызвало в нём рвотный позыв. Мята. Мятное масло и вино…

– Она меня околдовала! – крикнул он, отшвыривая вдову прочь.

– Околдовала, говоришь? – дознаватель подошёл, брезгливо поддевая носком сапога разбросанное платье, – Герхард, собачий сын, ты сам пошёл в её объятья!

Голова кружилась, в ушах нестерпимо звенело, и писклявый голосок дознавателя Геликоны терзал мозг будто ржавый, но очень тонкий гвоздь.

– В повозку обоих! – приказал дознаватель монахам.

Один из клириков подхватил вдову под мышки и поволок прочь из дома.

– Антонио! – скулила она, норовя обернуться на Эгельгарта, – Антонио, жизнь моя!..

Второй доминиканец шагнул к инквизитору.

– Только тронь, – прошипел тот, – я тебе глаза вырву. Мне теперь бояться нечего.

Монах застыл в нерешительности. Эгельгарт собрал раскиданное на полу бельё. Стены постоянно норовили куда-то уплыть, а ноги упорно отказывались нормально сгибаться. На живот и то, что ниже, смотреть вообще не хотелось.

Дознаватель стоял поодаль и, скрестив руки, с видимым удовольствием наблюдал, как Эгельгарт одевается.

Брэ. Нательная камиза. Шоссы… Боже милосердный, в чём это они?! Верхняя рубаха из плотного невыбеленного сукна. Плащ… Рука потянулась к перевязи с клинком.

– Оружие оставишь здесь, – проскрипел из-за спины Геликона.

Дознаватель и в подмётки не годился Эгельгарту. Стоит им скрестить клинки – и нахал будет валяться в куче собственных кишок. И никакое благословение Господа его не защитит.

Инквизитор покачнулся, выпрямляясь. Два одинаковых, как близнецы, дознавателя смотрели на него из-под вращающегося потолка. Стены водили хоровод, и единственное оконце то подпрыгивало вверх, то ухало вниз – вместе с его собственным желудком.

– Давно метишь на моё место, а, брат? – Герхард ухмыльнулся двойникам-дознавателям, даже не пытаясь понять, который из них настоящий, – ну что ж, своё ты получишь.

Перевязь осталась лежать на полу. Монахи вывели его из дома.

***

Тряска в насквозь провонявшей гнилью повозке-клети заставляла всё внутри переворачиваться, и, подскакивая на кочках, Герхард с трудом удерживал в себе остатки вчерашней пищи. Вдова мешком валялась в углу, бессмысленно таращась в небо. В ней ничего не осталось от давешней полногрудой обольстительницы – запавшие глаза больше не пылали огнём страсти, а тело словно вмиг усохло.

– Воистину, женщина – сосуд дьявола, – пробормотал Герхард, тщетно стараясь устроиться, чтобы верёвки на лодыжках и запястьях меньше резали кожу, – именно так они и скажут…

Вдова что-то промычала. Герхард извернулся и ногой подтолкнул к женщине её платье, которое монахи бросили в повозку.

– Прикройся, – посоветовал он, – ночи ещё холодны.

Несчастная никак не отреагировала, лишь её худые пальцы судорожно мяли гнилую солому, устилавшую дно клети. В мутной темноте, перечерченное тенями от прутьев, её лицо казалось черепом с глубокими провалами глазниц. Герхард подцепил край платья ногой и, изловчившись, набросил ткань на обнажённое тело Моты. Запястья свело судорогой, и он не сдержал стона.



Отредактировано: 26.06.2020