Горгулья

Горгулья

Вы когда-нибудь были в католическом соборе? Любовались его стрельчатыми сводами, цветными витражами и резными розетками? И, конечно же - статуями, украшающими его возносящиеся к самому престолу шпили – химерами и горгульями.
А если бы вы хоть раз пересидели в одном из них проливной дождь, вы бы наверняка услышали, как настоящие стоны вырываются из каменных пастей этих водостоков. И никому в голову не приходит, отчего это каменные изваяния так рыдают вместе с дождем. Ведь все думают, что горгульи – это прихотливая выдумка художника и архитектора, вроде каменных завитков колонн. И мало кому известно, что на самом деле горгульи тайно завозились в соборы по ночам, и уж потом устанавливались на свои нынешние места. На то была причина: служители церкви знали, что эти каменные чудовища - умершие демоны, в людском обличье скитавшиеся по свету. 
Кто открыл первым загадочное свойство демонической натуры - оборачиваться после смерти затейливыми статуями - жрецы древних храмов, или простой сельский кюре, после жаркой молитвы, теперь уже не узнать. Зато, поняв, что на каменные диковины есть спрос, люди развязали настоящую войну со всеми посредниками иных сфер, не разбирая, несут они добро или зло.
Тайно и явно с кафедр и порогов соборов клеймились создания, отличающиеся от людей. Их именовали исчадиями ада, приспешниками Сатаны, и рассказывали, что они подбивают народ на страшные мерзости. 
В общем, все было сделано для того, чтобы появились мы… солдаты этой войны, люди, поколениями охотящиеся на демонов и продающие горгулий в христианские храмы. Нас не много, очень немного. Рано или поздно мы становимся на одну доску с той нечистью на которую охотимся. Мало в каком городе с распростертыми объятиями приветствуют чужаков, неразговорчивых и хорошо вооруженных. Наше ремесло стало почти такой же тайной, охраняемой от всех, как и тайна каменных изваяний. Раскрыть нас означало попасть на те же вилы и топоры горожан, которыми они угощают любого, кто нарушает их покой: будь то злые демоны, охотники за нечистью или простые разбойники.
Убить демона нелегко. Это можно сделать только на освященной земле, в храме или, на худой конец, на кладбище. Всего одним ударом нужно пронзить ему сердце. Промахнуться нельзя. Иначе ничего не получится, нож отскочит от каменной груди, и ты погибнешь сам и погубишь своих близких.
Я Рона - охотник за горгульями. Охотниками были мой отец, моя мать, мои дед с бабкой и мой прадед… Дитя войны, ее плод, зачатый после битвы и рожденный в битве. Вся моя жизнь – война, переезды, погони. Вместо игрушек были ножи, кинжалы и топоры. Первое, чему я научилась в детстве - быстро прятаться в большой походный ларь, если у повозки закипала потасовка.
Я не ношу платьев - в них неудобно сражаться. Не ношу украшений, они отвлекают внимание. Мои волосы острижены на мужской манер. В каждой таверне меня принимают за юношу, наравне с моими братьями, которых из четырех осталось только двое.
Я заматываю грудь широким поясом, чтобы не бросалась в глаза. Все, что я умею - сражаться и убивать. Заманивать, связывать. И – наносить единственный, смертельный удар. 
Самой первой сказкой моего детства была сказка о демонах. О людях, которые на самом деле не люди. О чудовищах, топчущих землю, скрывающих свое истинное обличье под маской человеческих лиц. Я узнала, как они подбивают людей на разврат и убийство, приносят в жертву младенцев и склоняют на ложе верных жен. Меня учили не находить их, не срывать с них маски, а чувствовать - на расстоянии настраиваться на их истинную сущность.
Когда мне исполнилось десять, мне рассказали, что только удар, нанесенный ритуальным ножом в сердце демона на освященной земле, может убить тварь. Нож я получила в подарок. Это все, что досталось мне в память о прабабке. Тогда же я узнала, что побежденное исчадие ада становится каменным изваянием, приносящим потом звонкое золото. Отец с гордостью поведал мне, что в нашем роду охотников смертельный удар всегда наносят женщины.
У меня не было выбора - кем стать. Это не обсуждалось. На моих глазах погибла моя мать, растерзанная ракшасом. Эта древняя нечисть попала к нам с далекой и жаркой страны вместе с диковинными пряностями, за которые хитрые купцы требовали баснословных денег - она прибыла с караваном, с людьми со смуглой кожей и их суевериями. Страшные как смертный грех демоны начали по ночам бродить по нашим селеньям. Будто нам было мало собственной нечисти. За этим чудовищем мы гнались неделю. 
Взятый нами в кольцо, он покалечил троих из нас, прежде чем добрался до нее. Вы видели, как убивает ракшас? Он рвет плоть в клочья, поглощая куски один за другим. До сих пор, отгоняя от себя мысли об этом, я чувствую, что рвут меня…
Так я открыла свой собственный счёт к порождениям тьмы. Теперь и в моем сердце поселилось желание убивать, как будто еще одна смерть могла что-то исправить.
Трудно ли приходится молодой девушке, ступившей на эту тропу? Походная жизнь. Минимум комфорта, максимум жестокого риска… Я не знаю другой жизни. В детстве я справлялась легче. Сейчас становится все труднее отмахнуться от мыслей, особенно настырно посещающих меня в те ночи, когда женское естество дает о себе знать. И тогда мое ночное полузабытье превращается в странные сны. 
Мне снятся девушки в красивых платьях, окруженные поклонниками. Я видела таких во многих городах, через которые мы проезжали. Мне снятся цветы, которых мне никто никогда не дарил. Я слышу песни, подслушанные где-то. Их пели не для меня. Порой я просыпаюсь и держу в руке клинок так, как придворная дама держит веер. Откуда я, простой воин, могу это знать? 
А еще мне снится дом. Это маленький дом с садом… Только представить себе - сонное жужжание пчел, белый шиповник, ветер колышет занавески, белый забор. Я не знаю, где это место, но если где-нибудь увижу, узнаю сразу.
Оно пахнет тем, чего я не ведала никогда – покоем, тишиной и нежностью…да-да… 
Нет, не той нежностью, с которой проводит иногда по моим волосам постаревший отец и даже не с той, с какой мои братья брызгаются со мной на речке вдали от посторонних глаз… Иногда мне кажется, что эту нежность я вижу в глазах юноши, прибившегося к нам три месяца назад. 
Он мог бы погибнуть, если бы мы не нашли его – воина с мечом в руках, погребённого под грудой тел. Его история оказалась простой. Его семья охотилась на демона в небольшом городке на юге Франции. Во время схватки тот отвёл горожанам глаза. Люди бросились на охотников, как на добычу. Все родственники юноши были убиты, да и он был жестоко изранен – в какой-то момент рухнул, истекая кровью. Лишь чутье отца спасло ему жизнь. Поняв, что парень еще не умер, мы забрали его в нашу повозку. Нас и так мало. Охотники должны держаться вместе. А остальным незачем знать, кто мы, и что такое наша жизнь. 
Уже три месяца Эрик путешествует с нами. У него странное имя. Он говорит с незнакомым акцентом, уверяет, что сам он откуда-то с Севера. По его словам, его семья многие поколения принимает участие в идущей войне.
Он показал себя дельным парнем, и не один раз прикрыл меня в драке. Но когда я смотрю на нашего нового соратника, какое-то незнакомое чувство посещает меня. Я не знаю, что мне делать с ним. В глазах Эрика мне все время мерещатся какие-то мимолетные искры, как болотные огоньки: сверкнут и тут же исчезнут. Отец и братья только усмехаются, ловя наши взгляды у вечернего костра… 
Как странно думать о том, что вся эта жизнь уже позади… а сегодня – что у меня есть? Только одиночество, усталость, безысходность и боль. Много боли. Болит тело, которому крепко досталось, но больше всего болит душа. 
Бегство из разгромленного города я помню смутно. Знаю лишь, что рядом со мной никого не было. Как я вообще оказалась на этой северной дороге? Что это за крохотная деревушка, которая настолько мала, что даже церкви в ней нет, только огромный дуб, на поляне с остатками камней, поросших травой? Но нужно идти, нужно найти надежное место, чтобы хотя бы поспать. Ну же, еще шаг! Давай! 

Старик в саду с изумлением проводил взглядом изможденного юношу, с трудом ковыляющего по деревне в сторону развалин старой церкви. Незнакомца будто вела туда какая-то неведомая сила…
Шатаясь и задыхаясь, на неверных ногах, Рона шла с трудом, мимо крошечных домиков, показавшихся ей почему-то смутно знакомыми. Поляна как будто манила, подзывала ее. Обещала какое-то неземное спокойствие и утешение, будто сама мать-земля хотела обнять ее.
Девушка не дошла до дуба всего несколько шагов и упала в забытьи. Она уже не видела, как над ней склонились травы. Солнце медленно село, и сквозь ветки на странное бесполое существо взглянули далёкие звёзды.
Рона не то, чтобы уснула - а находилась на странной грани сознания. Ее рука по-прежнему не выпустила нож, а веки беспокойно вздрагивали от пришедших сновидений.
Она очутилась в той самой, последней битве. Город лежит в руинах, над ним алеет зарево пожарищ: черный дым, крики… Она знает, все с самого начала пошло не так, как они планировали. Не получилось безлюдного погоста. Лопнул в руках у брата освященный в церкви канат. Рык, один взмах лапой… и дальше началась сумасшедшая погоня среди надгробий. Кладбище, собор и базарная площадь, и люди, гибнущие просто потому, что оказались не в том месте. Свалка разметала их всех в разные стороны, невозможно уследить… где отец, где братья. Живы ли? Приходится думать только о себе, спасаясь от людей, не разбирающих, кто и на кого напал. Не до золота, не до демона. И ужасный стон, раздавшийся за ее спиной… Эрик! Они достали тебя! Память снова и снова подсказывает выражение его лица, его глаза… но у сновидений свои законы. Рона обернулась… и крови, заливающей одежду, нет стекленеющих в последнем усилии глаз… 
Раны его закрылись, мертвенная бледность спала, а колдовские глаза с болотными огоньками засияли, как звезды. В них колыхалась, манила, звала невиданная сила, и то странное, так смущавшее ее чувство… огромное, всеобъемлющее, всепоглощающее…
Эрик вдруг шагнул к ней, и обнял, заслоняя от всех. 
Мир опустел, обезлюдел, остались только они вдвоем, в сияющем шаре света.
И она уже не она, исчезли кожаные штаны, исчезла рубашка из серого льна и волосы перестали топорщиться ежиком, легли локонами в жесткую сетку. Рона поняла, что на ней платье… то самое, так поразившее ее однажды… голубое с серебром, сиявшее, как лунный свет.
И голос Эрика, говоривший о войне, о бессмысленности бойни. Он шептал ей, что не нужно нести демонам смерть на алтарях. Не нужно нести им боль, потому что они сами – сплошная боль. Самая страшная из всех, какие есть на свете. 
- Демон – это не житель ада, - его голос обволакивает, не то поет, не то мурлычет, убаюкивая, - это просто человек, потерявший душу. А жизнь без души – это пытка, страшная, мучительная. Она сводит с ума. И те, кто не выдерживают, бросаются убивать, и мучаются от этого еще больше… ведь душа, ускользающая из мертвого тела, не может прижиться у убийцы. Не может вернуть ему прежний покой. Душа мертвого обжигает, ранит, и все равно ускользает, далекая, чужая. Те, кто смог пережить первый ужас потери, пытаются выжить. Рыщут по свету и крадут души у людей… но и они никогда не бывают счастливы… Чужая душа, она и есть чужая. Она как бабочка - погостит, а затем ускользает, оставляя черную пустоту и обжигающий холод… Холод склепа. Но есть одно лекарство против демонов… единственное оружие. Ты, Рона, ты одна впервые за многие поколения почувствовала, что и в этом кромешном аду тоже может быть рассвет. Ты возжелала любви, нежности и покоя… без боя, без битвы, без охоты… Любовь - вот что может сделать демона снова человеком. Но она должна быть одна. Единственная, как тот верный удар кинжалом. 
Потому что только истинная любовь может зажечь черное сердце демона. Зажечь его так, что в нем загорится свет, который будет пробиваться изнутри, даря людям тепло. И этот свет сердца будет сильнее всего на свете, сильнее сущности, перерожденной злом, сильнее гнева…
Его голос завораживал – и глаза, столь пленительные, зовущие, были все ближе и ближе… Она почувствовала его руки, обнимающие ее с лаской и нежностью, которых она никогда не знала… И в этих объятьях она ощутила, что где-то там действительно есть тот самый мир, который снился ей в ее потайных снах. 
Рона поняла, что не хочет больше войны, что здесь, в этих руках она хочет остаться навсегда, чтобы таять в синих глазах, дарящих ей этот небесный свет. Она позволила себе прижаться к нему так крепко, как ни к кому другому, положила ему голову на грудь и ощутила жар его сердца. Глубоко вдохнула, закрыла глаза… 
Рука ее не подвела, все было точно, как все эти годы, один короткий жест без замаха и скрежет металла о плоть, ставшую камнем…
Она, подскочив, села, широко распахнула глаза. Медленно занимался рассвет…
В траве у одного из камней покрупнее валялся сломанный клинок… Лезвие обломилось у самой рукояти. А рядом с Роной на круглой поляне стояла каменная статуя. Горгулья, не похожая на остальных. У мифического чудовища вместо глаз сияли голубые топазы, а на каменной груди расплывалось черное масляное пятно…
Девушка оглянулась в сторону деревни и увидела его - домик своих снов. Тот самый, который манил ее чем-то неизведанным и прекрасным, как ворота недостижимого рая. Слезы застилали глаза, мешая смотреть…
Она уходила так же медленно, как пришла. Брела, не разбирая дороги, накинув на стриженую голову капюшон. Не оглядываясь, не смотря вперед, как безумная, живущая где-то в своем собственном мире небывалых грез.
В траве у дуба так и остался сломанный клинок, как раз рядом с обтесанным валуном, на котором был все еще виден выбитый крест.
Статуя будто смотрела ей вслед. По мокрой от росы морде медленно катились капли.