Ирод рассказ-киносценарий

Ирод . рассказ-киносценарий

Земля. Вид сверху.
 Великий Путешественник устремляется вниз. Он молод и любопытен.
 Великий Историк назначил ему встречу и обещал сегодня на Земле интересную историю.
 Целью является поезд. Точнее – окно вагона, который несется в составе десяти ему подобных по конечным, но довольно длинным рельсам. Сверху это похоже на замок-молнию, а состав – бегунок на ней. Только он не расстегивает и не застегивает. Мчится вхолостую.

В купе четверо. 
 Молодая девушка, почти еще девочка с разноцветными волосами в топике и длинных шортах . Она все время возится с телефоном. Пальцы по кнопкам так и мелькают - «Ирина». 
Парень в джинсах и безрукавке, лет 30-ти, коротко стриженный, спортивного телосложения. Он смотрит в окно, сцепив перед собой руки. Великий путешественник заглядывает ему в глаза, тот недовольно морщится. – «Сергей». 
Третий -  пожилой дяденька, в поношенном коричневом пиджаке и такого же цвета, слегка пузырящихся на коленях, брюках – «Иван Иванович». 
И мужчина, лет сорока с брюшком, которое вместе с тельняшкой выпирает, нависая над потертыми джинсами. На лице у мужчины – добродушная улыбка – «Аркадий».

Великий Путешественник притворяется солнечным зайчиком и замирает на второй полке. Прислушивается.

- …Вы как, присоединитесь?
 Нехитрые дорожные припасы уже разложены на столике. Пассажиры собираются завтракать. Сергей единственный, никак не реагирует на суету.
- Вы присоединитесь? – повторяет вопрос Иван Иванович, откручивая пробку. В его руках бутылка водки. Он выжидательно смотрит на Сергея. Тот отрывает взгляд от пейзажа за окном, несколько секунд разглядывает вопрошающего, после чего достает из рюкзака…

Великий Путешественник: Обычная пьянка. Чего здесь интересного?
Великий Историк: Погоди. Сейчас промотаю…

Движения людей вокруг столика ускоряются. Они выпивают раз – закусывают, тут же – другой, третий…

СТОП!!!

… Мать моя меня родила и в роддоме оставила, - слышит Великий Путешественник слегка захмелевший голос Ивана Ивановича: -  А сама на фронт ушла, да там и погибла. Не знаю, правда – нет… Так, по крайней мере, мне потом рассказывала  Софья Николаевна – нянечка, которой я жизнью обязан…

 Великий Путешественник не любит звук без изображения.
- Покажи, если тебе не трудно, - просит он Великого Историка, и тот послушно отматывает события назад.

 -  Как немцы стали бомбить город, решили дом Малютки, куда меня поместили, эвакуировать. Сначала хотели поездом, но потом пришла весть - железная дорога перерезана…- голос Ивана Ивановича стихает, и вот уже Великий Путешественник видит перед собой картинку:


Пожилой усатый дядька в мятом пиджаке говорит другому, одетому по-военному:
- Как же так?! У меня полторы сотни детей от грудничков до трех лет. Что прикажете с ними делать?
Губы его трясутся. Он вытирает их платком.
 - Вы русский язык понимаете? - гремит военный. У него покрасневшие глаза и лицо серого цвета. Он сидит за столом, заваленном стопками бумаг. Телефон непрерывно звонит:  - Перерезана! Поезда не ходят!!!
- Как же так..., - бормочет усатый, но военный не дает ему договорить. Он хватает трубку:
 - Да! – слушая, он смотрит на усатого и прикрывает трубку рукой. - Пробуйте автотранспортом. В госпитале формируется колона, попробуйте с ними. Да, - это уже в трубку. - Архивы эвакуированы…

Следующая картинка.

Закат на полнеба. Солнце красным фонарем освещает степь. Грунтовка.
 Колонна автомашин в двадцать. В крытом кузове последней – молодая девушка – Софья в белом халате нянечки, пятеро солдат в грязных окровавленных бинтах и десять младенцев, спеленатых в одноцветные пеленки. Машину трясет, раскачивает. Малыши пищат, девушка плотнее обкладывает их чистыми пеленками и каким-то тряпьем, чтобы не так качало. 
 - Недолго уже, - говорит один из раненых, самый пожилой: - Вот солнышко сядет, и на ночевку станем.
- Как думаешь, дядя Коля, - спрашивает у него другой: - Выскользнули из колечка?
Пожилой пожимает плечами и тут их настигает нарастающий рев пикирующих самолетов.
_ Во-о-оздух! – орут десятки, а может и сотни глоток. 
Машина начинает вилять. Тра-та-та-тах! – это по ним, по людям. По детям!
Ба-а-баХ!!! – падает рядом бомба, и в тенте сияют свежие прорехи.
Раненые горохом сыпятся из кузова. Последним - дядя Коля:
 - Прыгай, дочка!
 - Я не могу, здесь дети!
 - Прыгай, убьют ведь!
Ба-а-баХ – новая бомба совсем близко. Кровь расцветает на груди у дяди Коли, и его сносит за борт.
Солнца только краешек над горизонтом. Сиротливо стоят машины, от которых разбегаются и падают люди. И только одна из них устремляется по бездорожью куда-то в быстро темнеющую степь…

Смена кадра.

 Хмурое утро. Небо всех оттенков серого. Моросит мелкий, как манная крупа, дождь.
 По степи движется подвода, обтянутая на манер кибитки рваным тентом и запряженная пегой лошадкой. Правит телегой Михаил Кузьмич – вдовый мужик с Демьяновского хутора. Рядом с подводой идет, спотыкаясь, Софья. Внутри «кибитки» десять младенцев, и ворох запасных пеленок. Дети спят, но не все, некоторые жалобно квакают.
- Так и бросил вас посреди степи? – спрашивает Кузьмич. Это он про водителя. И выносит приговор. - Вот шкура!
- Спасибо вам, дядя Миша, - почти шепчет Софья. - Не знаю, как бы я без вас. Я ведь в машинах совсем ничего…
- А чего там понимать? - рассудительно говорит возница. - Радиатор осколком пробило. Двигатель перегрелся, его и заклинило. Ништо, Софья, через пару верст будет мой хутор. Там зенитчики стоят. Помогут.

Новая картинка.

От хутора одни головешки. Ни одной хаты не уцелело. Разбитые зенитки, воронки, полуразрушенный остов печи. На дереве застряла рваная подушка, из нее потихоньку просыпается мокрый от дождя пух. Живых – никого.  Ни людей, ни животных. Только плачут младенцы в подводе.
 - Гады, - говорит Кузьмич. Он трясущимися руками скручивает самокрутку.
 - Слава Богу, дочка в Сталинграде учится, - бормочет он и повторяет, - вот гады!!!
- Что ж теперь? – спрашивает Софья. Она, наполовину залезла в «кибитку». Хоть и смертельно усталая, девушка заученными движениями перепеленовывает младенцев. 
- Не бросай нас, дядя Миша, - говорит она, не глядя на Кузьмича.
- Да ты что, дочка, - тот аж опешил: - Тьфу на тебя! Такой грех на старости лет…
- До Цимлянской поедем, - говорит он подумав: - Верст сорок до нее. Там переправа через Дон. Там нам уж точно помогут. Вот передохнем и поедем. Завтра к обеду, думаю, доберемся. А я пока в погребе пошукаю. Если цел - молока твоим оглоедам добуду. А-то ишь как кричат – голодные…

Смена кадра.

Чуть рассвело. Пасмурно. Вчерашний дождь все никак не кончится. Пегая лошадка бодро топает навстречу заре, косит глазом на возницу. Правит Софья. Кузьмич, широко зевая и ежась, вышагивает рядом. Малыши молчат. Спят - носами сопят. Дорога ныряет в низину и вдруг…
Откуда только они взялись?! Семеро молодых здоровых. Рукава гимнастерок закатаны, винтовки на шее болтаются. Зубы скалят.
 - Хенде хох!
Кузьмич поводья перехватил, лошадь останавливая, да и стоит, глаза выпучив. Софья на облучке вся сжалась от страха. А солдатики в полукруг подводу берут:
- Млеко, яйка, матка – дафай-дафай… - и гогочут. Весело им отчего-то.
Вдруг один из них, тот, что  в очках, говорит по-русски.
 - Не пугайтесь. Русские мы. Разведчики. Это мы шутим так.
И из-за пояса пилотку со звездочкой на голову надевает. Смотрит Софья – у остальных тоже такие пилотки. У кого в кармане, у кого за поясом.
- Что ж это вы, товарищи, - говорит, - Нельзя же так.
А Кузьмич аж покраснел от гнева.
 - Шутники, мать вашу…
И видно – хочется ему этих солдатиков плеткой перетянуть, еле сдерживается.
А очкарик:
 - Куда путь держите? Что за груз?
Он заглядывает под тент и глаза его становятся…

Там же чуть позже.

Телега все еще стоит. Кузьмич и Софья смотрят на семерых солдат. Те о чем-то совещаются шагах в тридцати от них. Доносятся обрывки фраз:
-  Это не наша… Ты же сам про бабочку рассказывал…
-… сможешь?
- Ты не сможешь, а я смогу…
- Да они уже семьдесят лет, как…
- Короче, мужики, надо решать…
Они еще о чем-то говорят, потом разделяются. Двое, не оглядываясь, уходят по дороге в сторону, откуда приехали дядя Миша и Софья. Пятеро возвращаются к телеге.
 - Мы вас до переезда проводим. Там наша рота оборону держит – тут недалеко, - говорит очкарик…

Новый фрагмент.

Софья. Ей уже за тридцать. Располнела, на глазах ранние морщины. Она сидит за столом в классной комнате, а напротив нее, Великий путешественник сразу узнал, совсем еще пацан – Иван Иванович.
…- А почему вы их «иродами» называете, Софья Николаевна? – спрашивает мальчик.
- Напугали нас потому что, - усмехаясь, говорит женщина. - Да и потом, там, в низине, когда мы с ними встретились, показали они мне одну штуку. Вроде фотоаппарата. Коробочка такая черная плоская. С глазком. И на что тот глазок смотрит, то с другой стороны появляется, как кино цветное. А кнопочку нажмешь – Щелк! – и застывает картинка, как фотография. Так вот – назывался тот фотоаппарат «Ирод». Только первая и последняя буквы латиницей были написаны. Я у них еще спросила, что за диковина такая…

Великий Историк усмехается и на стене комнаты появляется изображение:

-… Что за диковина такая? – спрашивает семнадцатилетняя Софья у солдата, который застегивает футляр и прячет его в карман.
- Фотоаппарат, - отвечает тот, - секретный. Специально для разведки разработали.
За его спиной скалят зубы остальные шестеро. Это еще до их совещания.
- И название у него странное, - продолжает девушка.
 - Какое название? – удивляется солдат.
- «Ирод», - говорит Софья: - Это на каком языке? На украинском?
 Пауза и солдаты сгибаются от хохота..
- Да тише вы, кони педальные, - говорит ее собеседник, сам еле сдерживаясь от смеха. И уже девушке. - Правильно - на украинском. Ирод: Интернациональный Революционный Особый… - он замолкает, будто подбирая слово, и вместо него заканчивает другой:
 - …Дефибриллятор.
 Опять взрыв хохота и…

 картинка гаснет.

- Странные они были, - говорит тридцатилетняя Софья. – Этот, с фотоаппаратом, все про интернационал талдычил, да про собак каких-то, что ему надают. Да и остальные тоже. Вроде по-нашему говорили, а как-то не так... Ну вот, пятеро пошли нас сопровождать до переезда, где их рота оборону держала, а двое – дальше в разведку. За час добрались до переезда…

И снова война,.