Меня зовут I-45 (ориг. "Куда ушла Медея")

II. Erebus

Хлебные крошки

Легионер Луций Цецилий Авианий Марс не любил утро.

Ни жиденький рассвет, едва пробивающийся через потолок нависших над Четвертой курией туч. Ни желтые всполохи лучей в дни хорошей погоды. И ничто — ни дождь, ни мокрый снег зимой, ни самый лютый ураган — не меняло его распорядка.

Ровно в пять утра он вставал. Залезал под широкую струю душа, где нещадно оттирал себя под осенне-прохладной водой. Шлепал на кухню — слишком тесную по меркам его богатого семейства и слишком просторную для одного человека по меркам самого Луция. Выпивал чашку свежесваренного кофе, без аппетита поглощал тост с ломтиком ветчины. В качестве десерта откупоривал пузырек из тонированного стекла и лепил за щеку перламутровую таблетку «гелиоса». Обычный завтрак.

Но это утро началось не в пример бодрее.

Храмовый бассейн кипел. На поверхности вздувались маслянистые пузыри; лопаясь, они выпускали удушливый газ, от которого кружилась голова.

Луций снова глянул на притихшего скворца в своей руке. Тот косился черными бусинами глаз. Сердце отчетливо билось в щуплой груди, под нитками косточек. Боялся. Луций же не чувствовал ничего, кроме горя и странной гулкой пустоты.

Он ухватил птицу за голову, свернул шею и бросил в кипящую жидкость далеко внизу, за каменным парапетом. Та сожрала пернатое тело в мгновение ока. Следом упали три щепотки земли из пластикового контейнера неподалеку.

— Хозяин космических глубин, прими эту смерть, — торопливо зашептал нелепые, заученные с детства слова, кося глазом на женщин в нескольких шагах справа. Те истово молились; голубь в руках старшей беспомощно крутил головой. Сам Луций в молитвы не верил, — да и в богов тоже, — но сегодня ему хотелось поговорить хоть с кем-то, пусть и с выдуманным Плутоном и его ларами. Больше собеседников не осталось.

— Прими эту смерть, как принял высокородного патриция Миния Аэлия Агеласта, потомка Ювения Агеласта, отца Овидия Агеласта и Аэлия Агеласта Младшего.

Он сбился и умолк. Сглотнул злобу и горечь с языка.

— Он был хорошим другом и напарником. Терпеливым человеком. Будь к нему милостив.

Луций вскинул голову, уставился на храмовый купол, пережидая непростительную для легионера слабость. По серому пористому камню ползли голограммы лиц усопших. Они мирно улыбались. Казалось, спали, если бы не зашитые глаза. Миния среди них уже не было — лики проецировали в течение первых суток после смерти. Затем тела кремировали и отправляли прах в окружной колумбарий.

Всё это казалось омерзительным. Украшенный фальшивой позолотой храм, фальшивое тихое пение из динамиков за капителями колонн, фальшивая печаль на лицах жрецов в расшитых хламидах. Ничто из этого не могло приглушить боль утраты.

Глянув в последний раз на кипящий источник, он прошел по центральному нефу храма, мимо каменных скамей, на которых сидели потерянные скорбящие. У выхода сдернул одноразовую тогу с плеча, сунул ее белый ком в отверстие мусороприемника и поднес запястье к электронному жрецу. «Списано сто денариев, — безмолвно написал тот на экране. — Боги да пребудут с вами». Прозрачные ворота разъехались, и Луций шагнул в свежий утренний сумрак.

Из которого что-то шлепнулось на плечо.

Луций с отвращением уставился на белую кляксу на шве форменной куртки. Юркая тень снялась с полосы фонаря над портиком; захлопали крылья. Земные паразиты гадили метко.

— Это знак!

Луций повернулся на крик. Поймал взгляд паломницы, которая сидела у колонны неподалеку. У коленей стояла коробка для подаяний. На лбу алела вертикальная полоса — отметина системы Эреба. Такие часто залетали на Землю; делали пересадку и отправлялись дальше, к внутренним сферам империи. Любимое развлечение поклонников Плутона — летать по Новому Риму без определенной цели и занятия, как сбоящий дрон.

Паломница улыбнулась — губы цвета гороховой пасты разъехались в улыбке, обнажив пустые десны. Мерзость.

— Боги заметили тебя.

Гнев и раздражение взбухли пенными волнами, совсем как воды на дне Плутонова источника. В плечо толкнули, и Луций, не глядя, поднял запястье, обнажив клеймо легиона. Вокруг мигом стало посвободнее.

— И чем же они благословили меня, эребэ? — Он шагнул к попрошайке. Мыс его ботинка коснулся коробочки для карт, и та проскребла по граниту. — Птичьим дерьмом?

Пускай пророчества и видения попрошаек были иррациональны и рассчитаны лишь на вытягивание денариев из простаков, но в глубине души Луций желал этого полубезумного прорицания. Он не был простаком, но надеялся на силу и мощь богов. На знамение скорого отмщения. На долгую и мучительную смерть врагов в крови и дерьме, как и полагается подыхать плебеям.

— Ты будешь плодовитым, воин, — ответила смуглая эребе.— Начнешь новую, длинную ветвь.

Луций сплюнул и зашагал по ступеням, к рокоту и гаму Четвертой курии.

Потомство, ха.

Он не нуждается в потомстве. Он хочет мести.

***

Ни дождь, ни мокрый снег, ни лютый ураган не меняли ни единого пункта в распорядке Луция Цецилия Авиания Марса, следователя Четвертого Управления и декуриона — начальника семи ленивых патрульных и одного программиста. Подчиненные тоже не радовали нисколько. Но, несмотря на это, Луций летел на работу. Пахал без выходных и отпусков.

Всегда. Кроме сегодняшнего утра.

Луций замер у большой, в человеческий рост, панели в приемной Управления. На экране сменяли друг дружку фотографии светлокожего улыбчивого парня. В форме и гражданском, на рабочем месте и у патрульной машины, с пальцем на спусковой кнопке гасты — винтовка подключена проводком к окуляру.

Следующий залп фотографий: с женой в день их свадьбы, с первенцем на руках, с подросшим ребенком на празднике Юноны. Луций узнал бежевый свитерок, в котором щеголял ребенок — выбирал сам, в подарок на трехлетие. Помнится, напарник тут же натянул его на сына и попросил сфотографировать их вместе.