С неба упала, как дамская перчатка, темнота. Стива её дожидался; вышел на веранду, закурил. Молча смотрел, как сдвигают столы во внутреннем дворе. Голова полнилась мыслями: днём он чуть не повздорил с Маркизом. Неосторожно. Маркиз пока ещё считается со Стивой, но надолго ли? Что придёт в его больную голову завтра? Ещё думал о встрече, которую назначил этой ночью. Встречу с человеком, которого он постоянно видел и днём – в столовой, на улицах, часто и на этих вечерних гулянках в Городке; но поговорить мог только ночью, наедине.
– Стива, идёшь? – позвал из толпы Саша. Люди сновали, как муравьи, от домов к столам и назад, носили еду, тарелки, бутылки.
– Я прогуляюсь, – он бросил сигарету вниз с веранды. – Вернусь через час где-то.
И пошагал прочь из Городка; путь держал в «Луну».
Ноги сами донесли его до Пихтовой улицы. Он волновался. Знакомая вывеска: четыре белые буквы на чёрном фоне, в темноте и не разглядеть. Он осмотрелся, глянул в обе стороны улицы – никого. Тогда осторожно толкнул дверь. Зазвенел дверной колокольчик, Стиву поглотили сумрак и дым. Он шагал и пытался глядеть под ноги, но по полу стелился густой непрозрачный туман, как всегда в этом кафе. Смутные очертания столиков, барной стойки; пряный запах травяного чая; в разреженном воздухе плывёт диковатая музыка, похожая на мантры. Сразу закружилась голова, но приятно, как от вина. За первым столиком сидел-лежал старик из местных, потягивал дым из трубки кальяна, выпускал носом.
Стива знал, за каким она столиком, мог дойти вслепую, по телесной памяти. Последний, что стоит в углу. Там никто не садится, кроме неё, потому что столик проклят. Таро не страшны проклятия; особенно если она накладывала их сама.
Поначалу казалось, что за столиком пусто, но скоро Стива различил очертания её лица, волос.
– Ты вовремя, как всегда. Минута в минуту, – произнесла она тихо. Улыбается или нет? Не разглядеть.
– Так темно, – только и сказал Стива.
– Прости, потушила, мне не хотелось света; а ты зажги лампу.
Стива полез за зажигалкой в карман, зажёг огонь в восточной мозаичной лампе, какие стояли на каждом столике. Тусклый, тёплый свет выхватил из темноты лицо Таро, уставшее, бледное, словно вылепленное из воска, в рамке чёрных, как нефть, волос. Она носила короткое каре, прямую чёлку по самые ресницы; в тёмных волосах, как в ночном небе, звёздами сверкали блики от лампы. На носу – круглые очки с непрозрачными чёрными стёклами, на шее – два кулона на льняных нитках.
Она сунула записку ему в ладонь на ужине, когда проходила рядом. Лаконичное «Луна, 23.30» на жёлтой бумажной салфетке. Разумеется, он пришёл.
– Что случилось?
– Не знаю точно, – она опустила тяжёлые веки, – я видела что-то. Марку пока не говорила, но скажу завтра утром.
– Почему решила сказать мне?
– Потому что это касается новенького.
– Антона?
– Не знаю. Разве у тебя только один новый работник?
– Завтра ещё одного привезу. И что ты видела?
– Птица... раненая, а может, мёртвая. В крови. Я подошла к ней, взяла на руки, прижала к груди, спросила: «кто это сделал с тобой?». Она ответила: «тот, кто приехал совсем недавно». Знаешь, мне давно не было видений.
– Ты думаешь, птица – я?
– Нет, точно не ты. Но ты должен приглядеться к этим новеньким. Ты должен понять, что с одним из них не так, раньше, чем видение станет правдой.
– Я понял. – Он сложил руки на столе, уставился на свои пальцы. Совсем рядом лежали ладони Таро, маленькие и белые. Стива мог бы дотронуться до них, но на самом деле они были очень, очень далеко, как и их владелица.
– Ты спешишь? Или выпьешь кофе? – спросила она.
– Куда мне спешить, – он выдавил улыбку.
Принесли две чашки: крепкий кофе для Стивы и травяной чай для Таро. Стива вечно не знал, о чём с ней можно говорить. Что, если он начнёт болтать о ерунде, о жизни в Городке, шутить, как обычно? Можно ли с ней так? А Таро молчание никогда не смущало. Она была из тех, кто любит компанию, но может молчать часами, просто разделяя с кем-нибудь стол или комнату.
– Завтра в Городке будет вечер поэзии, – сообщил Стива.
– Я приду, – она кивнула.
Он знал, что Таро придёт не такая, как сейчас, а обычная, насмешливая, в узких джинсах и с красной помадой. Он полюбил её как раз такой. Но потом увидел другой, такой, как сейчас – мрачной, усталой, тревожной; и эта Таро казалась ему теперь настоящей и близкой, а та – маской, под которой не видно лица. Настоящая являлась ему только наедине, когда они вот так сидели в «Луне», в заброшенном кинотеатре или на берегу, а ещё однажды – когда под утро почти все разошлись спать, а они пили вино за общими столами и ждали рассвет. В то странное хмельное утро Таро рассказала Стиве такое, отчего у него волосы на голове шевелились до сих пор, от одного только воспоминания. А потом, месяц спустя, такое случилось снова, и Стива смог сам стать свидетелем двух вещей: во-первых, в конце июля в Мирте частенько происходят ужасные вещи, во-вторых, предсказания Таро – правдивы.
Другая Таро, та, которую видели все, была далека от Стивы, человек из другого мира. Ходила хвостом за Марком, и тот дорожил ей, но как дорогими часами; в Городке она пила, читала дерзкие стихи, спорила с кем-то всё время. Поначалу Стиве казалось, что она с ним флиртует.
Но ни одна из Таро не любила его.
– Сегодня смутный день. И холодный, – проронила Таро, глядя в чашку.
– Люблю холодные дни. Голова трезвеет.
– Я всё не могу успокоиться. Хочу понять, что всё это значит. Если снова будет то, что два года назад... если снова всё разрушится, всё, что строилось так долго, что тогда?