Оконный роман

Случилось дождливым днём, когда за окном отсырело, увязли корни деревьев в глине – случилось на юге, у моря, под самой горой.

Вилли глянула вниз с балкона, а ей… помахали рукой. Волосатой мужской ладонью постучали в стекло напротив, а потом появилось два глаза, холм золотых кудряшек и щегольские усы. Вилли была нескромной – станешь скромной за тыщу-то лет! – и совсем по-ребячьи она (эх, Вилли-Вилли!) помахала рукою в ответ.

Оба они едва подбородком доставали до нижней рамы, но любовь бывает – в два глаза, кудряшки и золотые усы. Дождь стучал завистливо лапой – по бульварам, по рощам, садам, – а Вилли впервые влюбилась, в пожилые свои года. Она долго смотрела, как ей вдалеке моргают, и почти до рассвета губами читала советы, а тот лишь дышал и слушал и читал ей что-то в ответ.

Томми был домовым, брюхастым, как полагается, любил очень печки и батареи, таскал кошку за хвост и иногда, становясь в полный рост, мог задеть толстой талией иль тарелку, иль блюдце и от души чертыхнуться, – а хозяева думали, что чихает. Их Томми, который был в доме напротив окошек Вилли, – читающей вслух советы, жующей «хозяевские» котлеты, напротив курносой Вилли…

Которую вдруг полюбили.

Да кто-кто! Старый Томми. Ни с кем до этого не знакомый. Ведь удел домового – служить все века другому. И никто не служит самому домовому. До скончания лет.

И ладони мохнатые, но пустые: что ни линии – всё прямые! Будто одни руки всем по две штуки – и жизнь будто одна на всех. Быть домовым, значит, быть сразу всем.

И никем.

Томми к вечеру или ночи к этому подоконнику: вазы, игрушки, пряники, даже любимые чайники, всё приносил, лишь бы Вилли хоть двумя бы глазками своими на его жизнь посмотрела и оробела, и захотела в ответ показать: все пуговицы, и матрёшки, и маленькие поварёшки, и увядшие лилии (с которыми заходили ли?), и букварь, и фонарь, и шекспировские сонеты, и даже несчастные те котлеты, которых не готовили с лета – а Вилли бы показала в окно их. И Томми сказал: «Вот оно!». И под усами зашевелилось, запело, а в голове Вилли бы зазвенело, и дождь вылизывал бы стекло от досады, а они стояли вдвоём – рады. Рады!

И хозяйка бы вдруг удивилась! Шагала по полу банкетка, у люстры случился приступ – она облокотилась на выступ, а выступ под потолком, словно не держал весь дом, накренился вдруг к полу, а на том всё шаталось и дрыгалось, по нему очень здорово прыгалось – Вилли всё подняла вверх дном, кувырком, потому что не одна она – а они вдвоём!

Шевелилась сизая занавеска и в дымке, в «хозяевском» старом ботинке, Томми сквозь вафельную трубу, ворча какую-то ерунду, смотрел на соседние окна, и Вилли, когда глаза его находили, шептала ему приветы, читала романтичные стансы, делала реверансы, разворачивала к окну телевизор – и вместе они (и киса) смотрели, как живут все люди, которые были в округе, и ни одного домового не попадалось им снова.

А так случалось, что целыми днями друг друга они не встречали, и от тоски, от досады – с полок швыряли книги и вазы, а бедному коту Томми, с которым они давно уж знакомы, приходилось совсем несладко. И хозяин гадал, кто же усы ему выдирал, а когда просыпался ночью, то видел сам – «воочно», как от кота отлетали усы и кто-то шипел из угла: «Ты! Всё ты!».

И приходил какой-то старик потом в балахоне чёрном, упёртом в пол, что-то долго читал и водой поливал, а Томми за ним ходил следом, за этим забавным дедом, и пальцем ноги трогал длинный подол: «Одна отрада – подмёл кто-то пол!».

Да и к Вилли тоже теперь приходили. Пили чай, а кружки совсем не мыли! Она гуталином мазала пол в отместку: «Нам самим здесь, вообще-то, тесно!».

В целом, неудачные были дни, если не сталкивались они.

Зато потрясающе ожило, когда в душе у них рассвело. Почему-то и без весны под горой стало всё цвести: и ландыши, и шиповник, и маленький… подоконник. У обоих на раме выросла почка, как строптивая кочка – поразительные изменения без людского хотения!

…И рядом рос ещё один дом, а потом – целый район, а Томми и Вилли заочно друг друга любили. Месяцы, годы – такова воля природы. Волосатые две ладошки соприкасались с окошком.

И в любые теперь холода им было тепло – навсегда.

Вот такие живут домовые, пускай и рябые, седые, но в отличие от людей – знают то, что всего ценней.

А под конец совет. Вилли читает его с младенческих лет.

Посвящается он усам и курносым носам!

И будет ваше лето в конце зимы,

Если согреты: чайник, природа и вы!