Отказаться от благодати

Пролог

Говорят, умирать не страшно. Безбожно врут! 

Все эти сказки про жизнь, проносящуюся перед глазами, про ясность сознания и смирение перед неизбежным – ложь чистой воды. Выдумки.  

Был страх. Падение на твердый пол. А перед ним – боль, ослепительная, острая. Один миг всепоглощающей боли, которая схлынула, утихла, перерастая в пульсацию в районе пупка... В спину нещадно давили складки нового пальто. Уши будто ватой заложило, белесая пелена перед глазами мешала сосредоточиться. Единственное, что я видела четко — небо. Не всю панораму, а лишь жалкий клочок, ограниченный размером стеклянного потолка и разделенный на секции оконными перегородками. Крупные звезды, обильно рассыпанные по темному своду, и желтый бок луны. Этот бок периодически расплывался или делился на несколько полупрозрачных отпечатков.  

Пахло талым снегом и влажной землей. Волосы на затылке намокли, одежда пропиталась грязью, принесенной с улицы на ботинках, и противно липла к коже. Почему-то мысль о том, что умирать приходится в грязи, досадовала сильнее всего. В кармане пальто настойчиво вибрировал мобильный телефон. Если кому-то и нужно было сказать мне что-то важное, то он явно опоздал. 

Смерть... Слишком пошлое, затасканное, пафосное слово, и ничего, по сути, не отражает. Слова вообще мало значат, главное – поступки. В тот день мне это доказали доходчиво.  

Тогда я, помнится, подумала, что скоро потеряю сознание, и все закончится. Совсем все. Навсегда. И на смену страху пришла обида — детская, полуистеричная даже. Стоило столько бороться, чтобы вот так бесславно умереть в окружении людей, которые только и ждут, когда ты, наконец, подохнешь? Людей, уважение которых так и не удалось завоевать... 

А я ведь, по сути, и не жила. Не позволяла себе никогда. До чего же досадно, кто бы знал! Тоже мне, правительница нашлась. Лежу, истекая кеном, прижимая руку к животу, стараясь остановить уходящую в никуда энергию. Дыру в жиле, в отличие от колотой раны, не заткнешь. А жаль. Сейчас больше всего на свете хочется именно выжить, а потом судить этих предателей. С каким удовольствием я бы огласила приговор! Плюнула бы в их наглые, самодовольные рожи. Улыбнулась бы в ответ на перекошенное лицо Роба и закипающую ярость Тамары. В воображении я была белой мстительницей, королевой, на деле же – неудачницей, подыхающей в грязи. 

Так, видимо, мне начертано.  

Лежу, ловлю губами воздух, смотрю на небо. На бесстыдно раскинувшееся тело его, усыпанное родинками звезд. Холодно. Так холодно, что зубы сводит. Боли нет. Слабость только, кончики пальцев немеют, а жила пульсирует, нехотя выпуская остатки жизненной энергии. Звезды померкли, потускнел лунный огрызок в мутном стекле потолка.  

Жизнь прошла, и я не жалею, ведь я очень старалась прожить ее правильно, так о чем жалеть? Разве что об одном — главного я так и не сказала. Самый важный человек так и не узнал о том, что я долго и тщательно от него скрывала. Влад будет скорбеть, бесспорно, но так и не поймет, что я чувствовала на самом деле. Простые, в сущности, для женщины эмоции, которые легко складываются в три слова. 

Два местоимения и глагол между ними. 

Так просто сформулировать и так сложно сказать. Порывов была масса, но я так и не решилась. Так и осталась ему другом, такой он меня и запомнит. Глупо именно об этом думать перед смертью? Наверное. Увидеть бы его... в последний раз. Коснуться щеки, погладить светлые волосы, которые шелком льнут к пальцам. Поймать лукавый взгляд зеленых глаз. И улыбнуться привычному «Дашка»… 

Перед глазами чернильным пятном расползается темнота. Теряется из вида окно в потолке, заглушаются шаркающие шаги и крики, постепенно теряет значение предательство, обида и смерть не кажется уже чем-то страшным.  

Вот и все. Остается лишь закрыть глаза и сдаться. Без кена хищные не живут… 

– Выживи, Дарья, – такой завет давал мне Эрик, уходя в новое путешествие, открывая очередной бессмысленный портал в поисках силы и древних знаний. Сказал и ушел, оставив меня одну наедине с испытаниями, выдержать которые я не сумела. Наедине с людьми, готовыми сожрать меня с потрохами. Оставил управлять племенем, дал шанс проявить себя. 

Не справилась. Бывает. 

– Живи, слышишь! – Пощечина отрезвляет, заставляет снова сфокусироваться на картинке перед глазами. Белые перегородки окна, за ними — небо и огрызок луны. И лицо брата, бледное в свете этой луны. Льдистые глаза сузились, светлые волосы спутались и лежат на плечах рваными прядями. Похудел, но мощи так и не утратил. Широкие плечи, сильные руки, настойчивость и строгость взгляда. Сейчас, как никогда, в нем видна древняя кровь. А складка между бровями – папина. От этих мыслей снова хочется плакать. 

– Эрик… 

– Не смей закрывать глаза! 

Он не просит — приказывает. И его приказу невозможно противиться. Вождю племени не перечат. И снова боль — ослепляющая, невыносимая. Закушенная губа кровит, тело сводят судороги. На мысли и вопросы не остается сил, и я полностью отдаюсь во власть Эрика. Его широкая ладонь лежит на моем животе, а кен проникает к изодранной охотником жиле. Она пульсирует, выталкивая чужеродную энергию, но Эрик каким-то магическим образом останавливает утечку, сращивает невидимые ткани. Вокруг разливается отчетливый запах карамели. Я никогда не слышала о таком умении лечить — до этого еще никому не удавалось срастить порванную жилу. Но Эрик смотрит требовательно, уверенно и шепчет уже теплее: 

– Живи. 

Живу. Что мне еще остается? С шумом втягиваю в себя пропитанный карамелью воздух, рвано выдыхаю. Цепляюсь — за память, за собственную почти угасшую злость, за обиды, за образ Влада, который годами лелеяла в душе. За те три слова, что так и не сказала…