Подпольщик

Подпольщик

***
- А, может, все-таки передумаете, Василий Кузьмич? – подмигнула хозяйка, с видом заправского сомелье демонстрируя мне бутыль самогона, которую она достала из кухонного шкафчика со скрипучей дверцей. – Это же вам не вредоносная магазинная химия, а продукция целиком домашняя. С любовью сваренная и на пользительных травах настоянная. 
- Что пользительная – ни капельки не сомневаюсь, - ответил я. – Да только нельзя мне сейчас пить, Аграфена Матвеевна. Я ведь сюда не пешком пришел – мне еще домой в Тогучин через полрайона на машине возвращаться.
- Что, вот прям ни стопочки? Ни даже полстопочки? – не унималась гостеприимная бабушка. – Милое дело - под горячую-то картошечку да с малосольным огурчиком! 
- Ни-ни! – отрезал я, подкрепив свой отказ категорическим жестом. – А вот от картошечки с огурчиком не откажусь! Пока по здешним буеракам набуксуешься, волей-неволей аппетит разыграется.
- Истинно так! – закивала Матвеевна, сдавшись и убирая бутыль обратно в шкафчик. – По нашенской грязи сюда и раньше не всякая машина доползала. А теперича, когда районное начальство про Родники вконец забыло, просто чудо, что в округе еще какие-то дороги остались... 
Хутор Родники – так называлась глухомань, куда пригнал меня сегодня мой журналистский долг. 
Хозяйка немного преувеличивала: если районное начальство про нее и забыло, то не окончательно. По крайней мере, про восьмидесятилетний юбилей Аграфены Матвеевны Пескаревой – многократной лауреатки всесоюзных певческих фестивалей, которой даже как-то довелось выступать в Кремле перед Брежневым, - кто-то в тогучинском отделе культуры вспомнил. И даже вовремя. Что доказывал стоящий у Матвеевны на старенькой тумбочке новенький телевизор, подаренный ей побывавшей здесь по такому поводу, официальной делегацией из райцентра. А также - поздравительная грамота в рамочке под стеклом. Ее бабушка Аграфена прибила на стенку рядом с выцветшими грамотами советской эпохи, коих ей – красе и гордости нашего района, - в прошлом веке успели вручить немало. И которые она в свою очередь развесила под небольшим иконостасом, что также наличествовал у нее в доме.
Я приехал сюда позже, чтобы снять материал для отдельной передачи, которую хотел сделать о певунье из Родников наш местный телеканал «Земляки». Ну или как – канал...  Скорее, канальчик. Мы выходили в эфир трижды в неделю на государственном телеканале, транслируя поверх его новостных выпусков блоки передач из Тогучина. Но как бы то ни было, у «Земляков» тоже имелась своя маленькая и благодарная аудитория. А реклама, которой мы, естественно, не брезговали, служила хорошим подспорьем в нашей работе.
Несмотря на преклонные годы, бабушка Аграфена сохранила ясный ум, хорошую память и завидный оптимизм. При том, что никакой родни на сегодняшний день у нее не осталось. Ее муж Афанасий Павлович умер пятнадцать лет назад, а детей у них не было. И жила теперь Матвеевна на белом свете одна-одинешенька в такой глуши, куда даже автобусы не ходили. Да еще рядом с малоприятными личностями, вселившимися в заброшенные соседние дома – не то цыганами, не то нелегальными иммигрантами с юга. Правда, по ее словам, соседи ее никогда не обижали. Напротив - проявляли к ней уважение, привозили для нее из ближайшей деревни Кучанихи продукты и иногда помогали по хозяйству.
Перед объективом камеры хозяйка не тушевалась – сказывался, видать, немалый артистический опыт. И петь с годами вовсе не разучилась. Голос ее, конечно, был не таким сильным, как в ее золотые годы, но звучал по-прежнему мелодично и звонко. Спев на камеру десяток народных песен, половину из которых я вообще впервые слышал, Матвеевна взялась отвечать на мои вопросы. И отвечала так задушевно, что я и не заметил, как наше интервью превратилось в обычный человеческий разговор обо всем на свете. В ходе которого мне и было предложено выпить, а также отобедать. Увы, но я имел право согласился лишь на второе, хотя для первого атмосфера тоже благоприятствовала.
- А вы сами-то любите петь, Василий Кузьмич? – осведомилась хозяйка, выкладывая мне в миску из пышущего паром котелка горячие картофелины.
- Люблю, да только, к несчастью, не умею, - признался я. – Как говорят, медведь в детстве на ухо наступил. Хотя в моем случае правильнее сказать не «наступил», а «хорошенько потоптался».
- Быть такого не может! – усомнилась Матвеевна. – Да чтоб культурный человек из города, и был далек от музыки?! Не верю! А ну-ка спойте что-нибудь!
- Да полноте, Аграфена Матвеевна. Не заставляйте меня оскорблять ваш тонкий слух, - засмущался я. – Кот, которого тянут за хвост, и тот вопит гораздо музыкальнее, чем я пою.
- Нет-нет, а я все-таки настаиваю! – уперлась старушка. – Раз уж отказались со мной выпить, значит, давайте хотя бы споем дуэтом. Не обязательно народную песню – я ведь и эстрадные в свое время пела. «Листья желтые над городом кружатся» - знаете такую?
- Да кто же из моего поколения ее не знает!
- Вот и славно! Короче, вы начинайте, а я подхвачу, лады? 
- Ну хорошо, уговорили, - махнул я рукой. И, прокашлявшись, запел вполголоса: - Не прожить нам в мире этом, не прожить нам в мире этом без потерь, без потерь!..
Однако я не успел добраться даже до припева. 
Внезапно что-то долбануло снизу в дощатый пол. Да с такой силой, что я аж подпрыгнул. Вместе со стулом, столом и прочей нехитрой кухонной мебелью. В шкафу зазвенела посуда, с вешалки в углу сорвалась поношенная телогрейка, а у допотопного холодильника «Бирюса» открылась дверца. Стоящая рядом со мной камера на штативе тоже покачнулась. Но я, к счастью, успел ее удержать и не позволил ей грохнуться на пол.
Землетрясения в наших краях изредка случаются, но это было не оно. Потому что, во-первых, половицы громыхнули слишком сильно, чего при сейсмическом толчке не произошло бы. А, во-вторых, помимо грохота я услышал еще кое-что – донесшийся оттуда же, из-под пола, странный звук. Он малость напоминал шум работающего на холостых оборотах дизеля, вот только этот рокот не казался механическим. В нем отчетливо различалась смена интонаций, характерная для живого существа. Такого, которое двигается, дышит и испытывает эмоции – в данный момент это определенно была злость.
Не сказать, чтобы я запаниковал. Но что струхнул – тут не спорю. Подскочив со стула, я схватил камеру обеими руками, потому как стоила она не одну мою зарплату. Вот только из нас двоих занервничал лишь я один, тогда как хозяйка не проявила ни малейших признаков страха. Повернувшись ко мне, Матвеевна сурово нахмурила брови и приложила палец к губам, велев помалкивать. Намек получился красноречивый. И я, открыв было рот, дабы спросить, что происходит, захлопнул его, не издав ни звука.
Новых ударов из подполья не последовало. Но тот, кто заявил о себе таким грубым способом, продолжал нервировать меня утробным рокотанием и возней. Я боялся даже предположить, что за зверя мы там разбудили. Но что не человека – это точно. Судя по шуму, что он производил, в нем было немало весу. Вот только кого могла держать у себя в подполе милая старушка, которой в ее годы было по силам управиться лишь с курами да утками? И почему именно в подполе, а не в сарае? И вообще, нужны ли мне – постороннему человеку, - ответы на эти вопросы?
Удивившая меня своим спокойствием, Матвеевна не закончила преподносить мне сюрпризы. Послушав какое-то время вместе со мной идущие снизу звуки, она вдруг взяла и... запела колыбельную! Тоже, видимо, старинную, потому что я не мог разобрать в ней и половину слов. Но, как всем известно, в колыбельных важны не слова, а убаюкивающая монотонность. И в этом плане пение бабушки Аграфены являло собой отличное успокоительное. Под его воздействие попал даже я, хотя, казалось бы, теперь меня придется сутки отпаивать валерьянкой.
Подействовала колыбельная и на подпольного буяна. Заслышав ее, он взялся затихать, а спустя еще пару минут шум и рокот полностью умолкли. После чего Матвеевна, понизив голос, спела последний куплет – очевидно, проверяла, как буян отнесется к затуханию мелодии, - и тоже замолчала.
- Уф, ну, кажись, угомонился проказник. - Она облегченно вздохнула, а вслед за ней то же самое сделал я. – Запамятовала я совсем, что Тарахтун не всякое пение на дух выносит. И что он не умеет вести себя смирно, когда что-то выходит ему не по нраву. 
- Кого это вы там держите? – спросил я, указав пальцем в пол. – Медведя, что ли?
- Медведя?! Да на кой ляд он мне там сдался бы, медветь-то? И чем бы я его кормила, окаянного? – Она негромко рассмеялась. – Никакой Тарахтун не медведь, а обычный домовой. Или, говоря точнее – подпольный, потому что в дом он никогда не заглядывает. Не могу назвать его добрым духом – порой он бывает слишком неугомонным. Но и злодеем его не назовешь, потому что вреда от него тоже нет. А то, что он иногда шумит, так ведь на то он и дух, чтобы людей попугивать, верно?
- По-моему, Аграфена Матвеевна, вы меня разыгрываете, - заулыбался я ей в ответ. Правда, моя улыбка, в отличие от ее, выглядела довольно вымученной. – Скажете тоже – домовой! Готов поспорить, что если мы с вами спустимся в подпол, то увидим там не духа, а какое-нибудь животное, причем довольно крупное.
- И рада бы поспорить, да только не получится, - покачала головой старушка. Похоже, моя недоверчивость ее немного задела. – Крышку подпола мой покойный муж, царствие ему небесное, заколотил еще три десятка лет назад. Вот такими агромадными гвоздями. – Подобно рыбаку, показывающему размер пойманной рыбы, Матвеевна развела указательные пальцы сантиметров на двадцать. – И с тех пор ни он, ни я больше туда не спускались. Ни разу! Да вы сами, Василий Кузьмич, взгляните и убедитесь.
Она отошла в угол и отогнула в сторону палас. 
Под ним и впрямь имелся деревянный люк. А поверх него были прибиты две широкие доски, чьи края покойный Афанасий Павлович приколотил уже к половицам. Доски были выкрашены коричневой краской, под цвет пола, но она не скрыла полностью гвоздевые шляпки. Чей внушительный диаметр указывал на то, что насчет длины гвоздей хозяйка мне не солгала.
- Как только Тарахтун у нас поселился и начал шуметь, так мы подполье от греха подальше и закупорили, - пояснила Матвеевна. – Я тогда хотела еще батюшку из Тогучина пригласить, но Афанасий Палыч пораскинул мозгами и запретил. Сказал, что, дескать, раз Тарахтун не причиняет нам зла, значит, он не бес. А раз он не бес, то может сильно обидеться на нас, ежели мы начнем изгонять его как беса. Тем более, что к тому времени мы уже нашли верное средство, как его успокаивать.
- Вы пели ему песни? – догадался я.
- В точности так, Василий Кузьмич, - подтвердила бабушка Аграфена. – До песен он и впрямь дюже охочий. Да что там! Такого благодарного и верного слушателя, как он, у меня до сей поры еще не было. Даже Афанасию Палычу под старость лет мое пение осточертело хуже горькой редьки. А Тарахтун может часами под полом «мурлыкать», слушая, как я пою. Он мне даже аплодировать научился. Уж не знаю, чем он там хлопает, ведь у духов, кажись, нет рук, но получалось очень похоже. Почти душевно, ежели так можно сказать про духа.
- А вы не пытались продать дом и переехать куда-нибудь в другое место?
- Ой, да куда же?! – всплеснула руками хозяйка. - Мы ведь с Афанасием Палычем тут выросли и всю жизнь прожили! И, главное, зачем переезжать-то? Это поначалу Тарахтун нам докучал, но потом мы оба к нему привыкли. А сегодня он и вовсе для меня, почитай, самое родное существо, даром что я ни разу его в глаза не видела. Но как-никак, а тридцать лет бок о бок живем – шутка ли?..
Прежде я лишь читал о полтергейстах, но не сталкивался с ними наяву. И вот, когда волею судьбы неожиданно столкнулся, это выглядело столь обыденно и неромантично, что я даже ощутил некоторое разочарование. 
И все-таки заверение Матвеевны насчет миролюбивости Тарахтуна меня не успокоили. Чувство, что он продолжает наблюдать за мной из мрака через щели в рассохшихся половицах, было слишком сильным и неприятным. Да и сама Матвеевна после того, как я заподозрил, будто она меня разыгрывает, стала смотреть на меня... Нет, не с неприязнью. Но теперь в ее добрых старушечьих глазах появились сожаление и легкая обида. Которые тоже были намеком на то, что я вдоволь здесь нагостился, пора и честь знать.
В общем, спустя четверть часа я, откланявшись, поблагодарил Аграфену Матвеевну за угощение, погрузил в «ниву» свою аппаратуру и покинул Родники с неуютным ощущением вины. Той, которую испытываешь, когда влезаешь в чужие секреты, пусть даже это вышло нечаянно.
Но, видимо, такой уж плохой я был журналист, если даже на пятом десятке лет меня терзали подобные «непрофессиональные» рефлексии...



#10645 в Мистика/Ужасы
#28462 в Фантастика

В тексте есть: тайны, приключения

Отредактировано: 12.05.2016