Последний барьер

Глава 1

Когда вы играете с Фишером, вопрос не в том, выиграете вы или нет; вопрос в том, выживете вы или нет.
Борис Спасский, международный шахматный гроссмейстер.

Будучи на вершине, ты находишься над бездной.
Станислав Ежи Лец.

***

- У Рижского вокзала
Стою я молодой.
Подайте Христа ради
Червончик золотой… - пропела под нос Динара Арабеска, выйдя вместе со мной, нашим общим приятелем Жориком Дюймовым и доктором Тиберием Свистуновым на площадь перед упомянутым питерской следопыткой московским вокзалом. Правда, назвать это площадью сегодня было трудно. Вздыбленный огромными пластами асфальт, на котором еще виднелась дорожная разметка, и зияющие там и сям, наполненные талой водой воронки делали окружающее нас пространство проходимым разве что для танков и шагающей техники. Ну и еще для нас - пеших бродяг, способных при нужде отыскать проход среди луж, нагромождений глыб и прочего скопившегося здесь за последние годы хлама.

- Если мне не изменяет память, петь эту песенку следовало бы стоя не у Рижского, а у Курского вокзала, - уточнил Тиберий, окидывая взором раскинувшуюся перед нами, мрачную панораму. – Хотя вы правы: принципиальной разницы нет. Особенно беря во внимание, что рядом с Курским вокзалом нынче не только не попоешь, но и просто спокойно не постоишь.

Верно подмечено. По сравнению с Курским вокзалом – одним из излюбленных мест скопления здешнего техноса, - Рижский выглядел не в пример безмятежнее. Если, конечно, можно назвать безмятежным наполовину обращенный в руины, некогда весьма приглядный исторический архитектурный ансамбль. Постройки его правого и левого крыла были давно сравнены с землей, но центральная часть комплекса продолжала возвышаться среди окружающего ее хаоса и разрухи. Крыша на здании также обвалилась, и укрыться от непогоды в главном зале бывшего вокзала ныне являлось невозможно. Что, впрочем, было не критично, пока в нем оставались служебные помещения с уцелевшими потолками.

- Извините, Геннадий Валерьич, - подал голос самый молодой и недотепистый, – но отнюдь не лишний, - член нашей компании Жорик Дюймовый, - я вас сегодня об этом уже спрашивал, но вы тогда сказали, что мы попозже потолкуем…

- Ты говоришь о том, почему человек Мерлина выбрал для встречи именно эти развалины, так? – перебил я напарника, припомнив наш давешний несостоявшийся разговор.

- Ага. - Жорик кивнул и покосился на Динару, с которой его связывали более близкие, чем просто приятельские, отношения. Но Арабеску озадачившее Дюймового обстоятельство не интересовало. Будучи более опытным, чем ее кавалер, сталкером, она заранее знала о том, что мы прибыли в особенное для нашего покровителя Семена «Мерлина» Пожарского место. – До сих пор не возьму в толк, зачем этот «жженый» сталкер попросил нас ждать его тут, а не у тамбура. Ведь в Курчатнике нам было бы гораздо проще пересечься.

- Во-первых, потому что посланец Семена прибудет сюда не через тамбур, а через Барьер, - пояснил я, уже посвященный в эти подробности. – А, во-вторых, Рижский вокзал для Мерлина и его друзей – нечто вроде местного святилища. Когда раньше он со своей группой прибывал в Московскую локацию, и сталкеры об этом узнавали, они знали, что всегда могут встретиться здесь со своим кумиром и благодетелем. А не встретиться, так хотя бы оставить для него послание. Ну а те, кому не доводилось застать в «святилище» ребят из команды Пожарского, пользовались Плитой Надежды. Неужто, Жорик, ты никогда не слышал о Плитах Надежды? Я, конечно, понимаю, что гордым рыцарям Ордена было несолидно ими пользоваться, но все-таки?

- Почему не доводилось? Слышал, ясен пень. Кто же в Пятизонье не слышал об этих ваших… Плитах? - пожал плечами Черный Джордж, но по его дрогнувшему голосу было очевидно, что ни о чем таком он прежде понятия не имел.

- Жаль, что Зона лишила Мерлина обеих ног и теперь он не может здесь появляться, - горестно вздохнула Динара и призналась. – Когда я в «Светоче» впервые узнала об этом, то очень расстроилась и целые сутки напролет словно школьница в подушку проревела. Без Семена все стало по-другому. Нет, конечно, мир не перевернулся, но он уже не тот, что был прежде… Кстати, заметили, как тут сегодня безлюдно? А раньше у Рижского вокзала постоянно отирались какие-нибудь вольные сталкеры, которые шли мимо и понадеялись, что вдруг им повезет застать Пожарского у Плиты Надежды…

Весна под куполами Барьеров лишь в самом ее «мокром» начале напоминает весну за пределами Пятизонья. Когда же в Большом мире наступает пора всеобщего цветения и благоухания, здесь все становится таким, каким вам придется наблюдать это вплоть до следующего выпадения снега. Безрадостная картина мертвого и чуждого человеку мира, в котором наблюдается катастрофическая нехватка зеленых красок…

И все же едва в Зоне начинает таять снег, а бегущие ручейки журчат и переливаются под здешним мутным солнцем, я, затихнув, обожаю слушать эти звуки и глядеть, прищурив свой единственный глаз, на искрящиеся повсюду блики. Порой, когда обстановка благоприятствует, и у меня нет срочных дел, я могу пребывать в таком отрешенном состоянии довольно долго: полчаса, час…  В эти моменты душу мою переполняют столь дивные ощущения, что в двух словах не опишешь. Но если все же попробовать, то… ностальгическая эйфория – вот, пожалуй, самое точное им определение. Все ручьи, созерцанию коих я предавался, как будто сливались передо мной в кристально чистый поток, который  накатывал на меня, вынуждая погружаться в него с головой. Его животворные воды вымывали из моей души грязь и кровь, что налипали к ней весь минувший год. А затем поток вновь распадался на мелкие струи и тек дальше, возвращая всю отобранную у меня мерзость в гадкую землю Зоны.