Сентябрь её глазами

Глава 6

Глава 6

– Стоимость вазы придётся вычесть из зарплаты, Сэто, – с сожалением в голосе проговорил Кодзима-сан, наблюдая за тем, как я смахиваю черепки в совок.

Я покорно кивнул, в очередной раз извинившись за свою несдержанность. И хорошо, что ваза была не из дорогих, иначе весь будущий месяц питаться мне пришлось бы по скупому графику.

Зарплату я получил, как и предполагалось, в конце рабочего дня. Но когда я уже собрался покинуть лавку, Кодзима-сан вдруг окликнул меня и пригласил вернуться в подсобку.

– Мне непривычно видеть тебя таким, Сэто, – серьёзно сказал старик. – Мы уже давно знакомы, и ты рос на моих глазах. Если у тебя что-то стряслось, то...

– Всё в порядке. Я справлюсь, Кодзима-сан! – склонившись в поклоне, оборвал его я. – Простите за неудобства. Я больше не позволю себе такой слабости.

– Дело не в силе или слабости... Дело в том, принадлежишь ли ты самому себе.

– Простите, но я не понимаю...

Кодзима-сан жестом пригласил меня к флористической стойке и, достав ножницы и секатор, поставил перед собой толстое зелёное колено бамбука. Внутри оно было полым, и в него не составило бы труда просунуть руку, не будь оно закупорено снизу, теперь представляя собою подобие вазы.

– Я вижу, что ты подавлен, Сэто.

– Просто запутался. Ничего особенного...

– Знаю. И всё же...

Старик, лукаво взглянув на меня, чуть улыбнулся и, открыв дверцу шкафчика, достал оттуда чуть подсушенные, но всё ещё кажущиеся живыми, колючие сосновые ветки. Тонкая кора на них успела облупиться, и местами они были похожи на тонкие длинные пальцы с облезшей от загара кожей.

– Запутался, говоришь... – проскрипел старик, бережно укладывая ветви перед собой. – Хорошо.

Я так и не успел спросить, чего в этом хорошего, как Кодзима-сан вдруг взял одну из ветвей и, не боясь переломить её надвое, опытными движениями, кое-где делая короткие надрезы, скрутил её в руках пружиной и укрепил основание в полости бамбуковой вазы. Остальная часть ветки, стоило ей освободиться, вновь развернулась и одним концом выглянула наружу, выгнувшись почти параллельно полу.

– Когда мы рождаемся на свет, Сэто, всем нам тяжело. И мы живём, не задумываясь о том, что под ногами нас всегда держит земля.

Выдержав значительную паузу, Кодзима-сан приступил ко второй ветви и, изогнув её совсем иным образом, да так, что я даже не успел уследить за его движениями, установил её в вазу, и та стрункой вытянулась вверх, глядя в потолок изумрудно-зелёными иголками.

– Мы живём и не задумываемся о том, что нам покровительствует небо, – продолжил хозяин лавки и провёл морщинистой рукой вдоль вытянувшейся ветки. – Мы идём по своему пути, порой не зная, что он нам уже предначертан...

Кодзима-сан взялся за третью, последнюю ветвь и установил её в вазу, так, чтобы она смотрела не в пол, не в потолок, а в сторону – прямо на меня. Будто дразнясь и подзывая подойти ближе, чтобы любоваться её второй жизнью.

– Предначертан... – эхом повторил я, наблюдая за дальнейшими действиями моего наставника.

А тот тем временем достал хмурое, поблёкшее соцветие повилики и лозою обернул его вокруг всех трёх сосновых веток, объединяя их в одно целое и добавляя в икебану жизни.

– Когда тебе кажется, что ты остался один против целого мира, стоит задуматься – может, мир вовсе не против тебя? – улыбнулся Кодзима-сан и вдруг, перебивая самого себя, задал более важный вопрос. – Скажи, Сэто, всего ли хватает в этой икебане?

Я выровнял дыхание, как тому учил хозяин лавки, и прогнал посторонние мысли. Мы остались наедине с моим внутренним миром, нашедшим отражение в простой икебане.

Да, в ней я узнал себя. И колено бамбука, и ветви, на которых пучками сохранились вечнозелёные хвойные иголки, и смелая повилика казались мне родными, словно я знал их с самого детства, но никогда не замечал. А они всегда оставались рядом, то дразня меня, то поддерживая. И чего-то всё же не хватало. Чего-то такого, что тоже было со мной уже много лет, несмотря ни на что.

– Не хватает... – прошептал я. – Чего-то не хватает, Кодзима-сан.

Наставник вздохнул, как мне показалось, с облегчением и, нагнувшись, достал из шкафа какую-то ещё старую ветку, а из полупустого ведра – живую, золотистую, пушистую хризантему. Когда же он подошёл ближе и положил их передо мной на стол, предлагая выбрать, я невольно вздрогнул: мне показалось, что икебана, то ли от шального дуновения ветра, то ли ещё от чего, вдруг встрепенулась и выставила свои самые острые иглы против сочного, полного жизни цветка. И моё сердце ощетинилось не меньше.

Тогда я перевёл взгляд на невзрачную полуголую тростинку, которая неказисто выгнулась в процессе сушки. Это была узловатая ветвь абрикосового дерева, которое не успело зацвести. По-видимому, её высушили ещё до того, как почки раскрылись, и теперь из-под ороговевших бурых скорлупок лишь кое-где ехидно выглядывали подсохшие края лепестков.