Силой и властью

Люди и нелюди

1

Осень года 628 от потрясения тверди (пятнадцатый год Конфедерации), Орбин.

 

Коридор длинный и пустой. И прямой, как стрела. Догонят! А догонят — сунут головой в нужник... если повезет. По бокам двери в учебные комнаты. Закрытые — занятия закончились, наставники ушли: никуда не свернешь, никто не заступится. В конце коридора — поворот и выход во внутренний двор. Там не спрятаться — загонят в угол. Еще маленькая дверка в чулан, где метлы, тряпки и пауки — там и загонять не надо...

И крутые ступени в страшный подвал деда Бо.

Адалан схватился за угол стены, резко развернулся, отшвырнул соскочившую с ноги сандалию и чуть не кубарем скатился вниз. Быстрее, быстрее!

— Держи его, Дэн!.. — донеслось сверху.

Не думая о синяках и ушибах — опасность еще не миновала — Адалан вскочил и помчался дальше, в затхлую темноту подземелья.

— Ну вот... лезь теперь за ним!

— Уйй!.. Нальс!

Шлепок и вскрик прозвучали почти одновременно. Быстрее, еще!

— Вниз, немытый, кому сказал!

— Не полезу. Как хочешь, Нальс, а в подвал не полезу...

— Ладно, ну его. Замерзнет — сам вылезет...

Старшие еще ругались, но уже далеко вверху, глухо и нестрашно. А скоро и вообще ушли. Остались только тишина и темнота. Адалан сделал несколько шагов наугад, уперся в стену, стукнулся и тихонько заплакал. Плакал он не от боли, боль была пустяковая, даже кожу не ссадил, и не от страха — к страху он привык. Да и в подвале, пока он пустой и темный, бояться было нечего, это Адалан в свои пять лет усвоил и не понимал, почему старшие трусят. Он плакал от обиды, от разрывающей грудь горькой несправедливости одиночества.

Почему, ну почему у него никого не было?

Вот Нальс и Дэн все время вместе. Нальс — сильный, рослый мальчишка откуда-то с севера — дразнил хрупкого смуглого Дэна немытым черномазым дохляком, но никогда никому не позволял обижать. Лин и Руа с островов тоже всегда держались друг друга... или фариска Найля, которая дружила с Надом и его сестрой Кер. Когда Нада наказали за сломанную лютню и Бо на три дня забрал его в подвал, Найля не побоялась, пришла даже сюда — Адалан сам видел через дырку в щербатой кладке. Наду было больно и плохо, но он терпел, а Найля старалась его подбодрить.

А Адалан смотрел и думал, что вдвоем — это точно — не так страшно и обидно жить, как одному.

А еще слушал, как они разговаривали. Найля рассказывала о маме, о сестрах и братьях, о том, какая у них была большая дружная семья, пока не умер отец. А Над хвалился, что в Зурин-Ай все знают ру-Гри, древний знатный род, что его старшие братья служат герцогу Туманных Берегов и что однажды они найдут их с Кер и обязательно выкупят. Вранье, конечно. Отсюда еще никого не выкупали родные, только новые хозяева, если понравишься. Но все равно хотелось верить...

Только у Адалана-то ничего такого не было: ни друзей, ни родителей, ни сестер с братьями, которые вдруг примчатся с кучей золота и заберут его к себе, ни сказок о "хорошем раньше". Он появился на свет прямо здесь, в этой школе, с серьгой невольника в правой ноздре, и не помнил ни отца, ни мамы, а только других воспитанников, наставников, смотрителя Бораса, деда Бо, как называли его дети, да хозяина, почтенного Нарайна Орса, который иногда требовал его к себе, бегло осматривал и снова прогонял прочь. Даже настоящего имени у него не было. Это Бо все время называл его "мой сладкий"; орбинское "эйдел лайн" на свой умгарский манер он переделал в непонятное "адалан", которое все и подхватили .

А еще у Адалана были очень длинные светлые волосы, какие-то там глаза и еще что-то... "Ах , какая красота! — чмокали губами наставники. — Истинный бриллиант будет! Только не испортить бы огранкой". А дети злились: и на похвалу наставников, и на то, что его серьга золотая и настоящая, сделанная мастером, а у них только серебряные проволочные колечки, ехидно звали златокудрым господином и требовали что-нибудь наколдовать. Он ничего не понимал, а потому получал и за это тоже.

Другие дети думали, что восторги взрослых, внимание хозяина или привязанность смотрителя делают жизнь воспитанника легче и приятнее, но сам Адалан знал, что это совсем не так. Взрослых он боялся еще больше, чем детей: он им не верил. И особенно боялся деда Бо, который часто с ним возился вопреки хозяйскому запрету. Почтеннейший Орс своих воспитанников берег: все они очень дорого стоили, а Бо умел избивать и не калечить, поэтому именно ему поручались наказания.

Адалан, уткнувшись носом в колени, сидел под стеной и ревел, решив для себя, что никогда больше не вылезет из подвала и лучше умрет тут от холода и голода, чем позволит всем, кто сильнее, над собой издеваться. А наревевшись — так и задремал. Разбудил его удивленный оклик:

— Адалан?

Адалан дернулся и открыл глаза. Длинные тени, влажный камень и холод, заставляющий стучать зубами, — он и не понял сначала, где находится. Потом вспомнил про подвал, узнал голос и испугался: теперь точно убьет — еще ни разу Борас не заставал его здесь. Жестокий ко всем, от помощников до последнего кота-крысолова, старик никогда не бил любимчика по-настоящему. Может, по щекам когда или по заднице — так это и не наказание даже. Но Адалан все равно боялся до дрожи. Он много раз слышал, как ласково уговаривал дед Бо несчастных, уводя в подвал. А потом они возвращались тихими и покорными, будто изломанными, совсем не похожими на себя.

— Зачем ты тут, мой сладкий? — Бо присел, поставил подсвечник, улыбнулся. — Неужели так торопишься сюда попасть? Не время еще, подожди, подрасти немного, авось хозяин сам приведет... А я вот башмачок твой нашел. Давай-ка надену.



Отредактировано: 26.10.2016