Табуретка

Табуретка

Саша споткнулась о табуретку правой ногой и больно ударилась лодыжкой. Несчастная трехногая мебель с грохотом упала и развалилась на четыре части. Теперь ножки и сиденье, покрытое пятнистой мягкой накидкой, зажили каждая своей жизнью. Саша ещё помнила, как мама, будучи жива, шила на табуреты эти накидки, выкроив их из старого плюшевого халата, извлечённого из обитого железом бабушкиного сундука. Она бережно стирала их руками перед каждой Пасхой. Это было ещё до того, как она попала в больницу первый раз. Из тех трёх табуретов остался один и тот  развалился от сашиной неуклюжести.

Он был единственным предметом мебели в её кухне, который напоминал ей детство и маму, вечно сидевшую на нем за едой. И его, наверное, давно стоило выкинуть, но не хватало смелости и наглости.

Девушка почесала ногу и разрыдалась. Причин для истерики у неё не было, а плакать очень хотелось, поэтому боль и сломанный табурет помогли. На шум и крик прибежал кот. Её большой, кастрированный рыжий Бегемотище с маленьким белым пятном на шее.

Кот здраво оценил ситуацию и решил ретироваться, как можно скорее, чтобы не стать крайним при разборе полетов. Не смотря на всю его индифферентность к хозяйке и не причастность к происшедшему, он чуял кончиком хвоста, что влетит, в конечном счете, именно ему, потому как Саша всегда находила его виноватым во всём. Он был единственным живым существом в доме, которому доставались упрёки, потому что жили они вдвоём.

Хозяйка сидела на корточках у разбитого друга из детства  и причитала:

- Ну, почему именно сегодня тебе нужно было развалиться?  Без тебя проблем навалом, так теперь еще и жить без посадочного места. Ну, куда я теперь с этими запчастями, я даже молоток в руках держать не умею.

Её коротенькие домашние бриджи покрывались мокрыми пятнами от крупных слез, падающих на тонкий желтый шёлк, а короткая курточка пижамы распахнулась и не прикрывала красивую грудь второго размера. Саша не любила переодеваться, а в выходные могла ходить целый день в том, в чем проснулась. Она даже не причесывала свои темно-рыжие пышные кудри и не умывала голубых глаз.

Вскоре она перестала говорить и просто захлебывалась дыханием, растирая остатки соли по лицу.

Саша вот уже четыре года жила одна. Мама умерла скоропостижно после двух подряд инфарктов, и девочка пятнадцати лет осталась в двух комнатной квартире. Отца она своего не знала и до похорон не видела ни разу. Он пришел в церковь на отпевание, седой, подтянутый, в старом кожаном плаще и потертой фетровой шляпе с обвислыми полями, закрывающими лицо, протянул ей конверт с деньгами, поцеловал покойницу в лоб и, ничего не сказав, удалился. Тетка Наталья потянула Сашу за рукав и прошипела в самое ухо:

- Отец это твой!

- Ага, - оторопело согласилась та и шмыгнула носом, потому как плакать от скопившихся обид за последние трое суток уж не могла.

Поначалу за ней присматривали родственники, всё больше тетка Наталья, но после поступления в институт, она была предоставлена сама себе, и даже тетка, которая обещала появляться раз в неделю, про неё окончательно забыла. Она родила второго ребёнка, и ей стало не до студентки Саши, пусть и  племянницы. Она раз или два в месяц приходила, проверяла всё ли в порядке и ругала девушку за отсутствие денег, которые она умудрялась тратить за неделю. Ей ежемесячно полагалось нечто вроде пособия, которое переводил отец на банковскую карту.

 Впрочем, в восемнадцать её уже не расстраивало отсутствие опеки. Она обрезала свои тяжелые волосы на модный манер и перетаскала к себе в квартиру всех мальчиков с курса. Они приносили вино, конфеты, иногда полуфабрикаты и сосиски, которыми она и питалась из-за простоты в приготовлении.

Ко второму курсу Саша осознала, что вместе с девственностью где-то утеряла и совесть, и скромность, и веру в людей. Дом, поддерживаемый столько лет мамой, начал ветшать и покрываться трехсантиметровым слоем пыли по углам. А тут еще и любимая одна из трёх табуреток решила развалиться на отдельные кусочки. Наверное, у неё еще были шансы на вторую жизнь, но как её починить Саша не представляла.

Сидя на полу кухни, прислонившись к, заляпанному жирными руками, холодильнику, она размышляла о том, какими силами можно восстановить своё душевное равновесие и спасти табуретку.

Единственной кандидатурой на роль восстановителя мебели был Андрей, её любовник. Он был женат, но это не мешало им встречаться в её квартире и проводить бесконечное количество часов под одеялом. Он обладал уникальной способностью её смешить и заговаривать зубы, даже когда она была рассержена на него, а сердилась она по-детски и часто, считая это правильным. Его черные с хитринкой глаза были глубоко посажены в череп и, как будто подглядывали из-под лохматых русых бровей, а руки его были похожи на надутые резиновые перчатки, которые надевала на банки с брагой бабушка. Они надувались, как воздушные шары, и, казалось, вот-вот лопнут. Весь в целом он был, как Винни-пух: низкорослый, пухлый, с перекатывающейся походкой.

Андрей не звонил почти неделю, но это не вызывало у Саши беспокойства, потому как он мог не появляться и по три недели, иногда действительно уезжая в командировки. По своему обыкновению, он сваливался ей на голову сразу из аэропорта, продлевая тем самым для своих семейных отлучку. Сама она никогда ему не звонила и не писала смсок, потому что однажды подслушала разговор тётки Натальи с подругой о том, что девушка должна быть гордой и звонить самой не достойно женщины.

- Та-а-ак… - протянула вслух девушка, - будем действовать осторожно. Сначала пусть появится, а потом я его и попрошу… - на губах появилась улыбка.

Казалось, что Саша замышляет, как минимум, совращение малолетнего мальчика или женитьбу на олигархе. В её голове редко помещались мысли дороже двух бутылок крымского шампанского, которое она пробовала всего раз в жизни на чьём-то дне рожденье, и хорошо знающие её люди, часто подшучивали над её недалёкостью, заставляя краснеть до самых мизинчиков. Краснеть же она умела безукоризненно со своей тонкой веснушчатой кожей.