Жизнь наизнанку. (сборник рассказов)

Когда Куранты двадцать бьют...

Обтекает нас время, минуя,

Не поймаешь - уже не догнать...

Обнимает нас вечность, рисуя,

То, что нам никогда не понять.

Жаль утраченных лет бывает,

Жаль людей, отставших в пути,

Словно время и вечность знают,

Что нам нужно, чтоб дальше идти...

- А вы, дети, замечали, что настоящее, прошлое и будущее тесно связаны друг с другом? И лишь ветер в тоннелях, где-то зловеще холодный, где-то смертельно опасный, а где-то и приторно-успокаивающий, но от этого не менее смертельный, может об этом поведать. Да часы на Спасской башне, которые по неведомой всем живущим причине отбивают теперь в каждый Новый Год лишь столько ударов, сколько прошло лет после Катастрофы...

- Слишком пафосно! - Заметил рыжий парнишка десяти лет, прерывая рассказчика. Он толкнул локтем рядом сидящего друга, молчаливого черноволосого паренька своего возраста, чтобы тот поддакнул, но тот лишь смущенно пожал плечами, словно его только что оторвали от созерцания неведомой и страшной картины, уже успевшей образоваться в его богатой воображением голове. Мужчина тридцати пяти лет, сидящий на походном мешке, лишь глубоко вздохнул, словно был готов все отдать, чтобы ничего не рассказывать этим соплякам, но посмотрел на часы на руке - большую теперь редкость - и продолжил.

- Я и так согласился на все это, чтобы вы не поднимали шумиху по поводу моей персоны, и то потому что времени в обрез. Не станешь же ты отрицать, что Куранты теперь только так и поступают - каждый год ведут отчет лет от прошедшей Войны?

- Нет. - Согласился мальчуган, поморщившись. - Нам в каждый Новый Год взрослые открывают задвижку вентиляционной шахты в северном тоннеле, чтобы мы слышали их звон. Так и есть. В прошлый праздник они ровно девятнадцать отстучали. Сегодня двадцать должны. Но я не об этом толкую.

- А о чем? - опять вздохнул мужчина, посмотрев на часы. Время на них неумолимо приближалось к волнующей его точке. А эти два паренька, Димка и Ванька, задерживали его. Он бы не стал им ничего рассказывать, если бы был с этой станции, если бы ему не надо было торопиться, но так уж получилось, что эти два мальца прицепились именно к нему из нескольких десятков людей находившихся сейчас на станции проездом и задержавшихся лишь для того чтобы отметить Новый Год, который судя по часам должен был наступить через каких-то сорок пять минут.

- Почему историю должны рассказывать какие-то там ветры или вообще часы? Почему не люди? - Димка, тот, что рыжий, покрытый казалось полностью веснушками, бросил косой взгляд на товарища. - Так же проще.

- Ладно. - Махнул рукой мужчина, как бы сдаваясь. Времени оставалось тридцать минут, надо было торопиться, так как за пятнадцать минут до Нового Года следовало выдвигаться. Не до красоты речей сейчас. - Буду рассказывать историю вам - я. Человек! Генкин Виктор Павлович. Для вас - Виктор, если кому что будет не понятно. Только помните! - Он торжественно поднял вверх палец, пристально посмотрев на юнцов. - Эту историю мне поведали ветры, гуляющие по холодным темным тоннелям...

- Да ладно, дядя Вить. - Прервал его снова Димка. - Рассказывай уже. Мне итак жить страшно, а ты еще тут со своими ветрами...

Генкин вновь глубоко вздохнул. Что за дети пошли? Нафиг им весь реализм не чесался. Им суть подавай. Ну как с ними быть?

А может никак? Может это их новое восприятие мира лучше его собственного? Замечающего не только причины и следствия, но и обстановку вокруг. Настроение. Оттенки. Чувства... Порой даже в темных тоннелях богом забытых веток было чувств больше, чем у многих людей вокруг. Это невозможно объяснить, просто надо чувствовать. Побывать одному в темном тоннеле и осознать, чем он напитан. Страхом, ненавистью или злобой. Словно они были живые, словно они дышали и выплескивали чувства, отданные когда-то им людьми, побывавшими в них.

Порой ему самому, закаленному в странствиях по тоннелям и катакомбам старой Москвы, становилось страшно. И то ли с возрастом, то ли с каким новым приобретенным в последнее время чувством, ему казалось, что метрополитен жив и терпит в своих недрах людей лишь по какой-то только ему известной причине. И возможно скоро настанет тот день, когда этому многокилометровому чудовищу надоест постоянная возня человечества, и он исторгнет людей, словно рвоту, со всей их грязью, немощностью и самомнением, достигающим небес, которые они сами же и уничтожили.

- Ну, давай же, дядя Вить! - Настойчиво потребовал Димка, выводя Генкина из задумчивости, что случалась с ним довольно часто последнее время.

Он снова вздохнул, посмотрел на часы - минут двадцать пять осталось на рассказ - и с тоской оглядел станцию. Ну, куда их сплавишь? Сейчас, в самый разгар предновогодней подготовки, когда все взрослые уроженцы станции суетились вокруг куцей елки, неизвестно, где добытой, развлекать детей было не кому. Разве что челноки, но от них толку уже было мало. Чуть поодаль своей разношерстной компанией они пели пьяные песни, распивая самогонку у костра и рассказывая анекдоты. Более-менее взрослые ребятишки столпились вокруг, набираясь сарказма для будущей взрослой жизни, совсем мелкие играли в изуродованные войной и поверхностью игрушки поодаль, а эти вот решили пытать его, который как ни странно через двадцать пять минут должен был уйти со станции.

Виктор еще раз посмотрел на часы - двадцать четыре минуты осталось - потом на мальчишек. Грязные, в поношенных до дыр одеждах, которые не скрывали их худобы, они смотрели на него странным взглядом, словно он один сейчас мог принести в их замкнутый мир что-то новое, что-то интересное и поучительное, просто так взяв и рассказав историю, которую они никогда не слышали. Словно он один сейчас вселенная, наполненная смыслом.

- Ладно, - сдался Виктор. Дети в еще большем нетерпении заерзали, устраиваясь поудобней на мешках. - Только слушайте внимательно, так как говорить я буду быстро. У меня еще дела есть. - Он замолчал на мгновение, но так как никто возражать ему не стал, продолжил более живо. - Не буду больше говорить, что историю мне нашептал злой ветер. Рассказал мне ее один друг, с которым она собственно и случилась. Я много странствовал...