Зубы дракона

Зубы дракона

Алексей Корепанов. Зубы дракона

...Весну неизменно праздновал мир... вплоть до поры, когда... 
железный род людской из земли впервые голову поднял... 
Публий Вергилий Марон. 

Хотелось бежать, но спешить было некуда. Побежать – значит, привлечь внимание, а они уже и так выдали себя. Да, уйдя из Садов Наслаждений, они были очень осторожны, они наблюдали, они слушали, они не оставались подолгу на одном месте, постоянно меняли одежду и: напрягая свои почти атрофировавшиеся чувства, старались предвидеть опасность, потому что уже знали: их здесь могли только презирать и ненавидеть. 
Тем не менее о них все-таки стало известно. Один из бывших помощников подслушал разговор на лужайке в запущенном парке, где они собрались втроем, чтобы поделиться впечатлениями об услышанном и увиденном за последнее время. Они опять говорили о Группе Надежды и дальнейших планах, и присутствие чужого не ощущалось, а потом одному из них стало как-то не по себе. Очнулось давно ненужное и прочно забытое, всколыхнулось, как топь при падении камня, – и замерло, застыло, улеглось в привычном оцепенении. Они прервали беседу на полуслове, вскочили с травы, выхватывая оружие. Кто-то бросился прочь от поляны, с треском ломая ветки. Фиолетовые молнии понеслись следом, испепеляя деревья, прорубая просеки в хаосе неухоженных кустов. Бегущий споткнулся, но не упал, резко свернул в сторону и исчез в зарослях. Они сделали еще несколько залпов наугад, перебросились торопливыми фразами и решили немедленно пробираться к ближайшей станции. 
Парк остался далеко позади и они шли по городу, каждое мгновение ожидая нападения. Тянулись бесконечно длинные улицы, прохожие, казалось, ощупывали всех троих подозрительными взглядами. 
Они миновали наконец вереницу громоздких зданий, уходящих стенами под низкие облака, пересекли почти безбрежную площадь, заставляя себя не оборачиваться на легкий гул двигателей за спиной, не осматриваться, а размеренно шагать по разноцветным плитам, образующим при взгляде с высоты хорошо известный им старинный узор. Город почти не изменился с давних времен, когда потомки его создателей навсегда ушли в Сады Наслаждений, оставив тех, кто стали теперь хозяевами этого города и других городов. Город почти не изменился, потому что создавался навсегда. Нынешние хозяева не собирались ничего менять, они вообще ничего не меняли, обходясь тем, что получили в наследство. 
Улица за площадью длинно и полого планировала вниз, поворачивала, огибая заросшие розово-сизым кустарником нагромождения обтекаемых конструкций (вот он, Зал Многомерных Отражений), и раздваивалась, наткнувшись на подножие гигантского черного куба, который был когда-то Местом Странных Игр. 
Небо хмурилось. 
Только теперь они сообразили, что гораздо безопасней продвигаться к станции порознь, и разошлись по параллельным улицам, договорившись о месте встречи. Быстро темнело, но нигде не зажегся ни один огонек, и темнота не могла помочь их бегству, потому что хозяевам города не нужен был свет. 
Громады зданий уже полностью слились с черным небом, когда они, вновь собравшись вместе, свернули на дорогу, ведущую от города к станции. Станция дала о себе знать редкими бирюзовыми вспышками, дразнящими темноту. Эластичная, скользкая на ощупь стена отпрянула и расступилась, образовав проход, и двое бросились вглубь туннеля, а третий остался у входа, вслушиваясь и вглядываясь в бирюзово мигающую ночь. 
Когда вдали возник ровный гул и, нарастая, покатился к станции, наблюдатель уже чувствовал, знал, что двое почти закончили приготовления. Он прислонился спиной к теплой скользкой стене и поднял оружие. Гул захлебнулся темнотой, резко оборвался, словно кто-то оглушил невидимое чудовище – и в тишине послышался торопливый топот. Наблюдатель понял, что преследователи бегут цепью, стремясь охватить станцию кольцом, прорваться внутрь, блокировать источники энергии. Он не стал больше ждать. Фиолетовый луч метнулся слева направо, потом справа налево, пошел вниз, высвечивая покрытие дороги и неподвижные фигуры. Он водил и водил оружием, и дрожали бирюзовые сполохи, и буйствовали фиолетовые молнии, вспарывая брюхо темноты. 
«Есть!» 
Стена превратилась в туннель. Наблюдатель попятился в проход, развернулся и помчался, сжимая оружие, туда, где голубело зыбкое овальное пятно, где все уже было готово. 
В ночи над станцией разгоралось радужное сияние, набирало силу, выплескивалось под облака, озаряя безмолвный город, дорогу, бегущие к станции фигуры и уходящую к горизонту равнину с островками деревьев. Дрожали, извивались, суетились тени. Фигуры исчезали в туннеле, а сияние начало медленно тускнеть. 

* * *
Прямо перед глазами возникло что-то желтое с грязными потеками. Панаев некоторое время смотрел на это желтое и наконец понял, что сидит на корточках возле дверцы обшарпанной «Волги» с черными квадратиками на боку. Он поднялся, заглянул в машину. Пожилой грузный таксист в клетчатой рубашке с короткими рукавами молча сидел за рулем, привалившись к дверце, и смотрел прямо перед собой остекленевшими глазами. Панаев растерянно огляделся. Полоса серого, в выбоинах, асфальта с кучками мусора у обочин вытекала из-за поворота, расталкивая выцветшие за лето заборы частного сектора, спускалась в низину, к мостику, на котором стояло такси, и вновь уходила в гору. Вдоль дороги млели под теплым еще сентябрьским солнцем пыльные тополя, по склону оврага тянулись неприступные заборы, над заборами сквозь зелень яблонь, слив и вишен виднелись добротные крыши. На вершине холма, там, где дорога, казалось, въезжала прямо в бледно-синее небо, стоял столб с желтым прямоугольником – указателем автобусной остановки. 
Панаев узнал эти места, и ему стало не по себе. Кажется, повторялась та же история с обмороком. Тогда, в ночь на понедельник, за городом. И вот теперь – на городской окраине. Он посмотрел вниз, на дно оврага. В удручающе серой траве копошился ручеек, выпирали из земли угловатые гранитные валуны, усеянные осколками бутылок, валялась автомобильная шина, дырявый таз и какое-то тряпье. И кусок деревянных перил, выпиленный местными лоботрясами из ограждения как раз напротив Панаева. 
Панаев постарался вспомнить, как попал в этот район, но ничего не получалось. Стоящее рядом такси вроде бы свидетельствовало о том, что он приехал сюда, – но как и зачем это было сделано, Панаев не помнил. И мелькали в глубине сознания смутные тени еще каких-то воспоминаний, каких-то разговоров и действий; мелькали, однако никак не давали ухватить себя и вытащить на свет... Чудеса, кажется, не собирались возвращаться в тот неведомый мешок, из которого посыпались они в последнее время на Панаева. Конечно, все это было интересно, но и страшно, страшно своей непонятностью, неожиданностью, отсутствием хотя бы намеков на что-либо подобное в прежней его довольно однообразной жизни. Без всякой связи с предыдущими его деяниями, без всякого предупреждения покатило то одно, то другое, и все как-то сразу, взахлеб, непрерывно... 
Он разглядывал угрюмые валуны под мостом, и о чем-то они ему напоминали, о чем-то, происшедшем вчера?.. десять лет назад?.. только что?.. Чего-то там не хватало... Зачем он сюда приехал? И вообще, почему он здесь, а не в поликлинике? Или это опять какое-нибудь наваждение?.. 
С вершины холма донесся рокот мотора. В клубах черных выхлопов, в облаке пыли пополз к мосту желтый «Икарус», с сопением промчался рядом с Панаевым – задрожали перила, заколыхался настил, – полез в гору мимо глухих заборов. 
– Так будем ехать или не будем? – раздраженно спросил таксист. 
Он мрачно смотрел на Панаева, тер виски, морщился. Вытащил из нагрудного кармана пачку «Примы», пустил дым в окно. Панаев устроился на сиденье, посмотрел на счетчик, мысленно охнул. Мать честная, да за такие деньги город можно трижды по периметру объехать! И ведь не частный извоз, государственный таксомотор, вон и карточка к стеклу прилеплена: «Мирошник Анатолий Иванович, АТП-13501». Из каких же мест доехал ты, товарищ Панаев, до этого мостика? И куда спешил? 
Глаза у таксиста были смятенные, словно мучило его что-то. 
– Куда везти?  
– А откуда едем-то? – поинтересовался Панаев. 
Таксист нервно передернул плечами. 
– К черту! В парк. Что-то прихватило, японский бог! 
– Это по пути, – сказал Панаев. – Андреевская, девятиэтажка за рынком. Возле общежития. 
Таксист угрюмо кивнул, развернул машину и рванул с места так, что Панаева вдавило в спинку сиденья. Панаев попытался сосредоточиться и, кажется, ему удалось уловить состояние таксиста. Тот был встревожен и чем-то испуган. 
Частный сектор кончился, «Волга» приближалась к центральной части города. По обеим сторонам улицы проплывали крупноблочные серые многоэтажки. Таксист затормозил на перекрестке перед красным пятном светофора, пробурчал, поднеся к губам микрофон: 
– «Березка», это сорок шестой. Клиентов не беру, еду в парк. Приболел. 
«Березка» посочувствовала и отключилась. 
Панаев закрыл глаза и понял, что все еще пытается что-то вспомнить. И кого-то вспомнить. Тени ускользали, стараясь нырнуть поглубже, спрятаться в совсем уже темных углах, и никак не поддавались. А удивляться уже не было сил. Удивлялась Зоя, весь сектор удивлялся, и восхищение граничило с испугом. Наверное, права Ермоленко, и не к врачу нужно обращаться... А вообще, смотрят так, словно прибыл в их степные края на гастроли марсианский цирк и он, Панаев, одна из занебесных диковинок. 
– Этот? 
Панаев открыл глаза. 
– Да. Прямо здесь и тормозните. 
Он шел к своему дому, осколки солнца отражались в окнах, воздух был теплым, и не налетели еще дожди, и не думали о недалеком будущем листья на деревьях, а ему было неуютно.