Беги, не оглядывайся

Глава 1

Тихо.

Обычно по утрам из коридора доносится смех, топот ног, звонкие девичьи голоса. Мне они всегда напоминали крики чаек: много, громко, бестолково.

Вот Наташка возвращается из умывальни и весело кричит с порога:

– Кто еще лежит? Машка, дерни Маруську за ногу! Верка, Томка, подъем!

– Орать обязательно? – Ольга всегда недовольна. В умывальню она уходит вторая, в пику Наташке хлопая дверью.

– О–о–о, – Нюра закатывала глаза. – Каждое утро, каждое утро хлобысь дверью, хлобысь! Когда я уже уеду от всех вас!

– Поверь, ты будешь скучать! – Наташкина койка стоит рядом с моей и, когда она падает всем весом, сетка подо мной начинает дрожать, раскачиваясь.

– Лидка, – Наташка поворачивается на бок и щурится. – Ты ищешь умные мысли на потолке?

– Девчонки-и-и! – орут мальчишеские голоса из коридора и их сразу же перекрывает недовольный голос вахтерши, тети Поли.

– Первокурсники, – Наташка зевает. – Глупые, как сайки. Выкараулили, когда тетя Поля отошла за чаем.

Тетя Поля за чаем ходит, как часы: караулить не надо.

– Вставай, – Наташка пытается ткнуть меня пальцем вбок, и я резко откатываюсь, вскакивая. Тыкает она больно, а хохочет громко: не важно попала или нет. Главное, я встала. Наташка в нашей комнате старшая, и ей надо, чтобы мы все вовремя поднялись, умылись, оделись, быстро позавтракали и – главное – не опоздали на занятия в училище.

– По деревням разъедетесь, медички, – говорит Наташка в потолок. – Кто вас там будить будет? Еще помянете Наташку–то, – и снова громко, в голос, смеется.

…Я еще не уехала никуда, а Наташкиного смеха мне уже не хватает. Я смаргиваю. Сейчас бы все отдала, чтоб девчонки рядом привычно шумели, хохотали, ворчали, орали, топали, теряли ленты, зубрили вслух, переругивались беззлобно… А ведь последние четыре года мне хотелось тишины.

Где сейчас девчонки? Все плывут в разные стороны, кто по Иртышу, по Оби. Кто-то будет работать на Сосьве, кто-то на Вахе, кто-то на Югане, а кто-то на Конде. Увидимся ли мы? Верно, это будет не скоро. Мы даже на практиках не расставались, потому что проходили их в окружной больнице, а каникулы у нас были короткие: разъезжались по своим деревням мы всегда одновременно и торопливо. Получается, за четыре года я впервые осталась в нашей комнате и в общежитии одна. Говорят, мы последние, у кого было столько практики каждый год, даже летом нас почти не отпускали. Повезло младшим. Или нет? Если бы у меня были длинные каникулы, чтобы я с ними делала?

Как странно, я лежу на койке, и мне не надо никуда бежать, меня никто не торопит, никто не кричит надо мной, не трясет, качая, спинку кровати – и это один из последних дней в общежитии, где я прожила больше четырех лет. А может быть, и последний. Интересно, в деревне, куда меня распределили, будет также? Нет, скорее всего, нет. Там медика никогда не было – а тут я. Вряд ли у меня будет спокойная жизнь. Наверное, надо радоваться нежданным и негаданным денькам отдыха, ценить, что они есть.

Дверь в комнату распахивается, и тетя Поля входит бочком, держа в руках тарелки:

– Проснулась? А я тебе пирожков принесла. Домашних! Столовку-то вашу закрыли, значит. Все в отпусках уже, да и нет тебя в бумагах-то, выпускница, – говорит она нараспев, чуть растягивая слова, и тут же принимается ловко расставлять посуду, предварительно расстелив на стол полотенчико, которым были накрыты пирожки. Какой от них аромат! В желудке урчит, я краснею, тетя Поля улыбается:

– Давай бегом умываться. Одни с тобой остались, почаевничаем с утреца!

Тетьполины пирожки бесподобны. В какой–то момент я спохватываюсь, что ем их только я, а она сидит, подперевшись рукой, и смотрит, улыбаясь:

– Ешь-ешь, молоденькая, тебе надо. А я уже старуха, мне и хочется, и нельзя. Есть вкусно, а потом тяжко. Такие вот грехи, – поймав мой взгляд, отвечает она на немой вопрос, и вдруг спрашивает. – Лид, это правда, тебе направление в Замор дали?

– Да, – я киваю. – Говорят, это очень далеко. И даже ФАПа там нет. Я, тетя Поля, не пойму как в нашей стране могут быть деревни, где нет ФАПа. Наши уже ракеты в космос запускают и вдруг такое… Ну, ничего, я построю. Скоро, тетя Поля, даже в самой захудалой деревни у нас будут полноценные больницы!

Тетя Поля тяжело вздыхает:

– Я вот что тебе скажу, Лидушка, ракетами в небо может наши и пуляют, да это к нам никаким боком. Где те ракеты? – она замолкает на несколько секунд. – А в Заморе том не то, что ФАПа, там и советской власти еще нет. Глухое место, темное.

– Темноту мы разгоним. Василий Фадеевич нам рассказывал, что мы будем тем поколением, которое увидит человека в космосе! И это будет советский человек! – бодро отвечаю я. – Ну, как нет Советской власти в Заморе? Вы такое больше никому не говорите! Сейчас там леспромхоз будет. Нет, не совсем так, там будет лесоучасток, а сам леспромхоз ближе к Нахрачам. Татьяна Николаевна сказала, что в эти дни самолет на Нахрачи полетит, вот я жду его – будет быстрее, чем водой. Тетя Поля, я на самолете полечу!

– Замор от Нахрачей-то далеко, – медленно говорит тетя Поля, никак не отреагировав на самолет. – Очень далеко, в урмане. И даже не на самой Конде. А леспромхоз там в Устье-Аха еще до войны был.

– А вы там все знаете? – я немного обижена. На самолете из училища еще никто не летал, и тетя Поля тоже! Учителя наши, врачи окружной больницы, летали, да, но мы-то нет!

– У меня родители жили на Тапу, родилась я там. Бог миловал, про Замор я только слышала. Не ходят туда люди-то, Лидушка.

– Так вы тоже с Конды?

– А ты кондинская разве, Лидушка?

– Мама у меня родилась в Сотнике.

– Не в сотниковских юртах?

– Нет. В русском Сотнике, на Конде. Но, тут такое дело, – замялась я. – Бабушка у меня по маме коми, и у отца мама была тоже из них, ну или ее мама, я точно-то ту строну не знаю. Но раз так, то мама и меня записала как коми.

– Не похожа, – качает головой тетя Поля. – Глазищи-то свои как распахнешь, как есть русская красавица. А остался в Сотнике-то кто у вас?