Круговерть

Круговерть

Дверь распахнулась настежь от сильного толчка и с размаху ударила по стоящему  тут же у стены шкафу, который от такого обращения жалобно вскрикнул всем своим расшатанным старым телом.  Многое он видал на своем веку, многое пережил, но к грубому обращению так и не привык.

На пороге, освещенный боковым коридорным светом, оплывая и мерцая естеством, словно в мареве, стоял Сеня Переборцев, обычный молодой человек нашего времени со вполне ординарной внешностью. Светлые его волосы мокрой прядкой выливались из-под сдвинутой на затылок фуражки и липли ко лбу. Глаза то и дело широко раскрывались и выпучивались, как бы с целью вобрать в себя все лежащее вокруг пространство, но это у них, судя по всему, плохо получалось. И не из-за того, что комната не была освещена, а потому, что Сеня был мертвецки пьян и попросту еле держался на ногах. Но все же держался, и, более того, нашел дорогу в родную гавань. Хотя, что удивляться: и стопроцентные  мертвецы, которые в законе, говорят, иной раз отправляются побродить по белу свету. А Сеня не бродил без цели, отдадим ему должное, а шел домой, шел, ничего не видя, не ощущая и не сознавая, ведомый, быть может, тем инстинктом, который приводит домой слепую лошадь. И хотя Сене было неизмеримо трудней, чем слепой лошади, он, тем не менее, справился с задачей успешно.

Догадавшись каким-то образом, что ему следует немедленно прекратить всяческие раскачивания, он выбросил в стороны руки и уперся ими в косяки двери, при этом тело его приняло слегка наклоненное вперед положение, приготовившись  к последнему молниеносному рывку. Или броску, тут уж как получится. Ноги его дернулись, несколько раз в ненужном, и столько же  раз в нужном направлении, но руки оказались сильней, и удержали его на месте, как якоря.

Наконец, собрав силы, все, которые смог,  и прицелившись по сохранившейся в мышцах памяти движения, Сеня резко прижал руки к груди, отчего тело его начало перемещаться вперед на слабеющих и подгибающихся ногах.  Пролетев, как вагон с горки, пять шагов, он рухнул точнехонько на свою кровать, хлестко, как филе, лицом вниз. И затих там в состоянии функциональной сомнамбулической комы.

Входная дверь медленно, с тяжелым перебором, закрылась, стронутая с места на распахе движением воздуха, спровоцированным ускорением Сениного тела.

Узкий луч света, притиснутый дверью к вытертому деревянному полу, определил и облобызал в темноте такую же узкую кисть  Сениной руки, оброненной с кровати.

Ничто не нарушало воцарившуюся в комнате тишину, лишь где-то на полке слабо пульсировали часы.

Сеня не сопел, не стонал, не бормотал, не кричал. Он был нем и недвижим. Могло показаться, что он либо мертв, либо спит мертвецким сном, и то и другое было близко к истине, а, между тем, с ним происходили странные вещи.

Как и всякий организм в подобном надкритическом состоянии, он летал. Летал кувырком.

Он резко взмывал вверх, оставляя где-то внизу свои внутренности, замирал в некой высшей точке и там с жутью ощущал, как, натянутый струной, зацепившийся за что-то его кишечник вдруг освобождался  от зацепа и медленно, а временами и быстро, рывками,  собирался в былой клубок в опустевшем холодном животе. Но стоило клубку собраться, как Сеня тут же проваливался в разверзшуюся под ним пропасть, встречный поток рвал легкие в клочья, сердце замирало, прижатое к ребрам, а живот подводило так, что он начинал чувствовать подломленной под себя рукой позвоночник. И потом, в самый последний момент, вдруг резкий вираж в сторону, потом в другую, третью и – остановка. Но тут горизонтальное положение тела нарушалось, ноги шли вверх, туда, где в темноте угадывался потолок, все быстрей, быстрей, не останавливаясь, и вот уже он сам начинал походить на мечущийся вокруг ядра электрон: где ноги, где голова – сплошная неопределенность. И из этой бешеной карусели – снова вверх….

В голове у Сени от всех этих кульбитов  стоял звон, да такой, что вырвись он наружу, во всем общежитии не осталось бы равнодушных. Но звон никуда не вырывался, не мог, потому что Сенины челюсти были крепко сжаты оцепеневшими от долгого усилия мускулами.

Сеню мутило.

Почувствовав дальнейшую невозможность удерживать внутри себя все выпитое и съеденное, Сеня, следуя заранее заготовленному и уже не единожды апробированному плану, рывком вскочил с кровати и быстро преодолел обратный путь до двери, ударился об нее телом, всем телом, и остановился. Рядом с дверью, если кто помнит, слева, стоял шкаф, а под ним был припасен специальный таз, который Сеня, не в пример другим, всегда использовал в аварийных ситуациях.

Сеня нащупал рукой шкаф, который был знаком ему тактильно теплотой деревянного тела, его фактурой и скругленным углом, переместился к нему, и стал медленно оседать, по боку шкафа как бы сползая. Но тут выдержка его подвела, а удача отвернулась, он вдруг потерял равновесие и, падая по сложной траектории, всей своей массой навалился на этот молчаливо равнодушный и потенциально опасный предмет интерьера. При сем под его напором дверцы шкафа то ли открылись, то ли проломились вовнутрь, и Сеня, того не желая, проник в его глухое нежилое чрево.  Проник весь, с каблуками. Но на этом не остановился. Скользнув руками по висящим на плечиках шинелям, он провалился в странную, мягкую и гладкую, словно обтянутое шелком тело, пропасть. Руки ощутили податливость и скольжение, после чего  его перевернутое головой вниз сознание угасло прежде, чем успело хоть что-то сообразить.

Соображать что-то Семен  начал как раз в тот момент, когда, под действием  ударившего в глаза света, в голове его затеплился тусклый огонек. Именно в этот момент он обрел себя стоящим на пороге своего родного общежития.