Они досмотрели «Квант милосердия» молча. На последних минутах там снова что-то снова взорвалось, и Анне показалось, что на этот раз она увидела на фоне вспышки не только силуэт героя, но и черты его лица.
Когда пошли титры, Антон взял Анну за руку и слегка сжал ее пальцы.
— Как ты думаешь, что это значит? — спросил он. — Меня будут понемногу выживать?
Анна повернулась к Антону. Он говорил уверенно, рука его оставалась твердой, не дрожала, но пальцы были холодными, как лед. Анна вообще не помнила, чтобы у него когда-нибудь были такие холодные пальцы. Там, откуда шел его голос, тьма была плотнее, чем вокруг. Анна не могла сказать наверняка, но предположила, что в комнате горит какой-то неяркий свет, что-то вроде бра или торшера.
— Я думаю, тебя определенно оттеснят, — сказала она серьезно, без иронии, ровно то, что думала. — Сначала постепенно сольют из эфира, потом лишат привилегий, в том числе, этой квартиры. Ну а потом станут доставать из нафталина по большим праздникам, чтобы выдавить ностальгическую слезу у стареющих зрителей.
— Тебя здесь тоже не оставят.
— Скорее всего, да. Жанна ведь сказала, что я — твоя прихоть. А прихоти им не нравятся.
Анна закинула ногу на ногу, сцепила руки на колене. Ткань длинной юбки — шелковая, струящаяся, приятно скользнула по ее ногам. Анна опустила глаза и поняла, что юбка на ней очень светлая, но не белая.
— Нужно что-то придумать, — сказал Антон. — Пока еще не поздно, нам нужно себя обезопасить.
— За меня можешь не волноваться, я пойду работать. Мне только нужны официальные документы. — Анна снова перевела взгляд на Антона, но теперь уже точно знала, куда надо смотреть. А он, поняв, что Анна смотрит ему прямо в глаза, от неожиданности задержал дыхание.
— Давно ты видишь?
— Зрение еще не восстановилось, но это происходит очень быстро. Утром я видела яркий свет, а примерно час назад стала различать предметы. Ты пока еще очень расплывчатый, темный, но я знаю, что здесь у тебя глаза, здесь нос, а здесь губы.
Она медленно, примериваясь к расстоянию, протянула руку и коснулась его глаза, носа и верхней губы.
— Вот так. Не знаю, стану ли я видеть, как раньше, но думаю, что мне будет лучше.
— И ты готова уйти?
— Конечно, готова. На днях ведь ушла. Через балкон, правда, но сути это не меняет.
— А если я попрошу тебя остаться?
— Зачем? Я больше не завишу от тебя. Буду как все. Работы я не боюсь.
— Дело не в том, зависима ты, или нет. Я хочу, чтобы ты осталась.
— Зачем?! — Анна засмеялась. Этот разговор казался ей все более и более нелепым.
— Потому что я хочу, чтобы ты осталась. Мне с тобой хорошо, особенно в последние дни. Мы как команда, как будто части одного механизма.
— Ты слышишь, что говоришь? Механизм?! Утром я призналась тебе в любви. Ты не ответил. Зато теперь говоришь, что я для тебя шестеренка?
Анна не злилась, она хохотала, искренне, обескураживающе, весело.
— Боже мой, я теперь могу видеть, какое обалдевшее у тебя лицо! Боже мой!
Антон вдруг расслабился. Складка между его бровями разгладилась, глаза засмеялись. Дрогнули, растягиваясь в улыбку, губы.
— Вот поэтому я и хочу, чтобы ты осталась, — сказал он и снова легко сжал ее пальцы. — Ты такая свободная, такая сильная. Злая. Я от тебя заражаюсь. Черт с ними, с механизмами.
— Ну. И что ты сделаешь, чтобы я осталась? Как ты собираешься перевести меня из нелегального состояния? — Анна наклонила голову. Зрение возвращалось стремительно, словно кто-то оттирал очистителем заляпанное грязью стекло.
— Я не знаю, что делать. Может быть, жениться на тебе? Хочешь, я женюсь? Тогда ты останешься.
— Боже, Рубин, осталась ли на Земле женщина, которой ты еще не сделал предложения? Да не смущайся ты так. Просто я не думаю, что они легко тебе это разрешат.
Антон встал, выключил телевизор, заходил по комнате широкими шагами. Анна поворачивала голову за его движениями, наслаждаясь тем, что может ориентироваться не только по звуку.
— А что если, — сказал Антон, — взять и нагадить им как следует, с размахом?
— Что ты имеешь в виду?
— Пока не знаю. Но пока меня не оттерли, у меня есть выход в сеть и есть Карина. Этого что, мало?
— Рубин, я смотрю, ты ушел в отрыв.
— Да. И мне это нравится. Если они могут забирать у меня, значит, я могу забирать у них. Это, черт побери, война!
— Да.
— Ты со мной?
— Еще бы! Когда начнем?