Сценарий

Сценарий

Затасканное, но многообещающее начало – кладбище, похороны, женщины в чёрных шляпах, мужчины в чёрных галстуках, монотонная утешающая и примиряющая скороговорка священника в направлении ближайших родственников, чуть поодаль друзья, ещё дальше, у дерева или за высоким могильным камнем, ещё одно присутствующее лицо, вся поза которого/которой обозначает не просто присутствие, но и особую роль в прочитанной с конца истории. К середине церемонии должна появиться туча, и дождь обязательно должен пойти, чтобы дать возможность имущим открыть зонтики, щедро придерживая их над головами неимущих, – такая сцена будет хорошо смотреться. Дождь склоняет головы, ссутуливает плечи, по двое-трое под одним зонтом присутствующие расходятся к машинам, оставив героя наедине с историей. Дождя не было, солнца, впрочем, тоже, и стоял я не в стороне, а в неплотной толпе. Народу больше чем обычно, потому что хоронили Виктора. Мать, приехавшую из России и занявшую мое место в палате, в которой Вик прожил свои последние месяцы, окружали соотечественники. Они поглядывали на нашу группу, рассредоточившуюся по дорожке и в проходах между могилами со смущённым и недружелюбным интересом. Любопытные взгляды давно перестали волновать меня, я привык к ним и больше не возбуждаюсь, не радуюсь, не раздражаюсь от непрерывного внимания. Наконец закончилось. Провели под руки мать, я поклонился, она посмотрела сквозь меня. Мы тоже пошли к выходу, гадая, кто же из нас снова сведёт оставшихся.

“Повернуть голову вправо? Смотреть на тебя, пока ты идёшь к двери или лучше устало прикрыть глаза?” Я только что подсунул Вику ещё одну подушку и собирался принести из кухни чай и сэндвичи. “Как ты видишь это? Крупным планом лицо умирающего? Камера останется в комнате или проводит тебя на кухню? Наплыв – лицо друга, вздох, скупая мужская слеза, – бедный Вик.” “Заткнись,” – сказал я. Его выписали из больницы, он поправлялся после первой пневмонии. Непосредственной опасности уже не было, но он был очень слаб. Мы оба знали, в чём дело. Первым узнал я. Вик был без сознания. “Хотите провериться?” – спросил меня врач. Я пожал плечами. Зачем? Лечить можно только симптомы. Симптомов у меня не было. Пока? Я не хотел знать. Успеется. Мне хватило одного шока. Тогда это было только началом, страшной экзотикой, не то что теперь.

Вик оказался никаким актёром. Даже не плохим, просто не актёром. Странно, что я, славящийся своим умением выбирать нужных мне людей, не хотел этого видеть. Он был пластичен, лёгок, фотогеничен, но актёром он не был. Если бы он мог, хотя бы, оставаться самим собой перед камерой, у него был приятный мужественный баритон, хорошая улыбка, ну появился бы ещё один обаятельный актёр, играющий самого себя. Камера замораживала его, и даже я не мог с этим справиться. Я так долго не приступал к съёмкам, что это превратилось в своего рода шутку. Когда мы наконец начали, я понял – не финансовые ограничения и не утрированная обнажённость сценария останавливали меня, в конце концов, я укладывался и в меньшие суммы, а сценарий..., что ж, это был мой сценарий. Я боялся, я знал, что не получится.

Да я и не давал ему оставаться самим собой. Мне нужен был мой герой. Я придумал его и таким, как я придумал он и был мне нужен. Кажется, я так и не узнал его, на разных этапах я придумывал разного Вика и злился несоответствию. То есть я всё знал про него, как он любит сидеть – заплетя ноги вокруг ножек стула, как, нервничая, облизывает шрам на губе, любит бананы и яблоки, любит детективы, и вообще может читать всё что угодно, любой текст, мне казалось, что бездумно, но иногда он комментировал, и я пугался, это не соответствовало моему видению его. Я говорил с ним о сделанных лентах, о своих планах, но никогда не спрашивал его мнения. Когда он перестал говорить, меня мучило, что я не знал, о чём он думает, я знал его желания, но не мысли.

Разделяло нас больше, чем связывало. Прошлое, будущее, вкусы, манеры, образ жизни, отношение к вещам – меня раздражала его привычка хватать мои ручки, галстуки, носки, он мог спокойно выпить чашку кофе, которую я сделал для себя. Мелочи, конечно, но они бесили меня. Мне ничего бы не стоило оплачивать самому все счета, но Вик с идиотским упорством настаивал на том, что мы платим пополам, и ради этого держался за свою работу, которую ненавидел, и ныл и жаловался, что тратит на неё время.

Яркое зимнее небо, окольцованное свинцовыми тучами – объектив направленный на землю? Разноцветные змеи празднично снуют в просвете, каше сужается, стараясь приблизить, поймать добычу, но, нарушая законы кинематографии, змеи ускользают и плещутся в серо-зелёных столбах, косо спускающихся от диафрагмы к стремительно темнеющей траве. Я вздрогнул, плотный ряд машин двинулся вперёд, передо мной образовалось пространство, и меня подгоняли нетерпеливым гудком. Дорогу между домом и больницей Вика я выбирал в зависимости от погоды и настроения. Безлюдный холм и небо с никем очевидным не управляемыми воздушными змеями привёли меня в мистический ужас, я рассказал Вику, и он потребовал, чтобы мы поехали туда немедленно. Я погрузил его вместе со всеми капельницами в машину, и мы поехали, но змеев уже не было, просто скучный серый холм. Вик надулся, как будто это я отменил представление.

Антибиотики делали своё дело, и на какое-то время начинало казаться, что больница – это просто страшный сон, о котором надо забыть как можно скорее. Мы возвращались к обычной жизни, даже чуть более активной, чем обычная, как бы стараясь наверстать упущенное и запастись впрок. Однажды в один из таких промежутков мы оба проснулись раздражёнными, цеплялись друг к другу по любому поводу и, в конце концов, подрались. Мы и раньше иногда дрались, сил и вспыльчивости было у нас примерно поровну, и, покатавшись по полу, мы расцеплялись, Вик напихивал свои вещи в мешок и уезжал к себе. Через несколько дней мы мирились. На этот раз то ли я задел его по носу, то ли он сам в свалке стукнулся, но хлынула кровь, и это нас охладило. Зажимая нос кухонным полотенцем, Вик ушёл в ванную, шарахнув по дороге ногой табурет, а я, посидев и отдышавшись, взял мокрую губку и салфетки и собрался вытирать кровь, достаточно обильную, чтобы растечься по светлым кафельным плиткам и образовать лужу в форме Африки с густыми маслянистыми краями и противной малиновой серединой, в которой отражалась неоновая лампа. Я бросил салфетки на лужу и приготовился сгрести их газетой, вида крови я не боюсь, принимать предосторожности казалось мне, да и сейчас кажется, нелепостью, скорей всего, я уже заразился, может быть, первым, если нет, я по каким-то причинам иммунен, когда появившийся Вик, схватил меня за руку. В первый момент я решил, что он не додрался или заново обиделся из-за газеты, газета была его. Он вытирал пол, поливал дезинфекцией, а я сидел на стуле, глядя на брезгливо скривлённую физиономию с распухающим носом, и мне хотелось выть. Вик к себе не уехал, мы целый вечер просидели вдвоём, разговаривая об ЭТОМ.