Семена раздора

Семена раздора

Утро началось с того, что Никифор с Пушком опять поцапались из-за сущей ерунды. Домовой только что прибрался, а бестолковый коловерша ввалился в дом и наследил всюду грязными лапами, а когда Никифор кинул в него полотенцем, смертельно обиделся. Мол, его тут в грош не ставят, шпыняют вечно, а он, между прочим, дом охранял всю ночь, замаялся. Домовой же ответил, что видел, как тот охранял: дрых опять на яблоне, аж листья от храпа тряслись. В общем, слово за слово — и наговорили друг другу лишнего. Тайка пыталась было вмешаться, да куда там! Эти двое и слушать её не стали. Хоть не подрались, и на том спасибо…
Теперь каждый сидел и дулся в своём углу, а Тайка заново мыла полы и вздыхала.
Конечно, именно в этот момент приспичило появиться гостям: за окном вдруг стукнула калитка, послышались торопливые шаги, а затем и осторожный стук в дверь.
Тайка разогнулась, вытерла вспотевший лоб и бросила в ведро мокрую тряпку.
— Ну кто там? Заходите!
Она ожидала увидеть Марьяну или деда Фёдора (ну а кто ещё к ней ходит чаще всех?), но, к её удивлению, на пороге возник Лёха — гитарист, заводила и предводитель окрестных хулиганов, головная боль всех деятельных бабулек и участкового дяди Семёна.
— Привет, — он мялся на пороге, не решаясь ступить на только что вымытый пол.
— Ой, это ты? — Тайка вытерла мокрые руки о фартук. — Какими судьбами?
Не то чтобы они с Лёхой часто общались. Пару раз он звал её прийти на лавочки, где каждый вечер собиралась местная молодёжь, но Тайка не очень-то любила шумные сборища, поэтому чаще всего отказывалась под каким-нибудь благовидным предлогом. Вскоре Лёха и сам отстал. Да и приглашал-то, небось, больше из вежливости.
— Ты только не обижайся… — протянул он, взъерошив пятернёй русый ёжик на макушке. — Люди в деревне болтают, что ты — ведьма. Ты только не подумай, что я верю во всякую потустороннюю чепуху, но... в общем, совет мне нужен.
— Да ты проходи, садись, только кроссовки сними, ладно? Может, чайку?
От чая Лёха отказался. Даже странно было видеть грозу Дивнозёрья в таком смущении. Он опустился на краешек табурета, по привычке закинув ногу на ногу, и понизил голос до шёпота, как будто бы кто-то чужой мог их подслушать:
— Слышь, а бывает так, что дома заводится какая-нибудь дрянь? Ну, типа барабашки.
— Всякое бывает, — невозмутимо ответила Тайка, усаживаясь напротив с кружкой кофе. — А что?
— Да батя с мамой и прежде собачились, — Лёха шумно вздохнул, — а тут прям оба как с цепи сорвались. Ругаются с пеной у рта, на Таньку малую орут. Вчера по заднице ей надавали ни за что. Я вступился — так и мне досталось на орехи.
Он потрогал покрасневшее левое ухо, которое, действительно, выглядело немного больше правого.
— А почему ты решил, что тут дело нечисто? — Тайка пожала плечами. — Сам же говоришь, что дружно они не жили. Да и я слыхала, как твой папка на домашних орёт. Голос-то у него зычный, на пол-улицы разносится.
— Да не, он просто громогласный. Поорёт и перестанет. Я-то думал, что за столько лет уже привык, а вчера вдруг таким гневом меня накрыло… думал, убью его прямо там. Еле сдержался.
А вот это и впрямь было уже подозрительно. Лёха, может, и бедовый парень был, но вообще-то не злой. Помнится, когда Тайка ещё в школу не ходила, показывал ей слепых котят, которых сам из пипетки молоком выкармливал. И за местную малышню всегда вступался, если кто обижал.
— Я думал из дома свалить от греха подальше, переждать. Но, боюсь, у них и без меня скоро до смертоубийства дойдёт, — он глянул на Тайку с такой надеждой, что та не смогла отказать.
— Ладно, посмотрю я, что там у вас завелось. Может, и правда барабашка. Но придётся тебе меня в гости позвать. И лучше бы тайком, чтобы родители не видели.
— Не выйдет, — Лёха вмиг погрустнел. — У бати сейчас отпуск, дома сидит. А мать — так вообще на больничном, у неё артрит, ноги... Могу тебя разве что пригласить к нам на ужин. Ну, как свою девчонку. Типа познакомиться.
— С ума сошёл? — щёки у Тайки вспыхнули.
— А чё такова? Это же понарошку будет. Потом скажем, мол, прошла любовь, завяли помидоры.
Идеи получше всё равно не было, так что пришлось Тайке скрепя сердце согласиться.
— Я приду, — буркнула она. — Но если вздумаешь руки распускать, прокляну, понял?
Кажется, Лёха и впрямь испугался, потому что попрощался тихо и как-то скомканно, поспешив побыстрее улизнуть. А может, и впрямь торопился домой, кто его знает?

К вечеру Тайка неохотно вылезла из любимых джинсов и надела платье, которое ей прислала мама из города. Если уж она собиралась предстать перед родителями «жениха», то нужно было соблюсти хотя бы видимость приличий. Впрочем, она и не думала обольщаться на свой счёт: такая невеста вряд ли кому понравится. Не зря же ведьмой кличут! Раньше бабку Таисью боялись, а теперь вот Тайку сторонятся…
Пушок, конечно же, увязался следом. Вот же настырный шельмец: и захочешь — не избавишься. С Никифором они, к слову, так и не помирились. Не помогли даже пирожки, которые Тайка состряпала к обеду. Что ж, теперь эти же пирожки пригодились в качестве гостинца: негоже на смотрины — пускай даже и не настоящие — с пустыми руками идти.
Улыбающийся Лёха встретил её у калитки в чистой футболке и с зализанными назад волосами — типа тоже принарядился.
— Слушай, они там ваще обалдели! Мать салатов накрошила, запеканку картофельную стряпает. А батю я еле отговорил шашлыки затевать.
— Так они помирились, что ли? — Тайка поджала губы. Ей очень не хотелось думать, что она пришла зря.
— Не-а, — мотнул головой Лёха. — Только пуще разругались, но при тебе обещали вести себя мирно. Мол, неча сор из избы выносить. А то «что Таюшка о нас подумает»...
— Хм… а я-то думала, меня в деревне не любят, — от того, что к её приходу готовились, Тайке стало совсем неудобно. Пусть всё это и было ради благой цели, но, как ни крути, они собирались соврать Лёхиным родителям.
— Тебя, может, и не любят. А вот домик твой и участок всем очень даже по нраву. Мамаша-то твоя из города в деревню ни за что не вернётся. А значит, бабка тебе наследство отписала. Так что по местным меркам ты теперь, как ни крути, а завидная невеста получаешься — с приданым, — хохотнул Лёха.
От этих слов Тайке стало совсем противно. Ну почему люди такие корыстные?
— Ладно, всё равно это не по-настоящему…
Она решительно отворила калитку и вошла в сад. Радушный хозяин шагнул следом за гостьей. Он не увидел, как невидимый Пушок развернулся на Тайкином плече и — бэ-э-э! — показав Лёхе язык, прокурлыкал:
— Не слушай, Тая. Ерунду он мелет. Главное, что мы тебя любим…

Стоило Тайке переступить порог, как она сразу поняла: Лёха опасался не зря — в доме определённо было нечисто. Во-первых, она не почувствовала присутствия домового, без которого не обходилась ни одна деревенская изба. А тут даже молоко в блюдечке, стоящем на подоконнике, успело свернуться и высохнуть. Во-вторых, с потолка то тут, то там свисали лозы какого-то странного растения, листья которого были опутаны серой паутиной.
— Что это? — шёпотом спросила Тайка у Пушка.
Коловерша защекотал ей усами ухо:
— Не пялься ты так, за чокнутую примут. Эти кусты только нечисти да ведьмам видны, а для обычных людей их вроде как не существует.
— Да я уж поняла. Кто бы стал держать у себя дома такой рассадник паутины и пылищи, фу!
— Это разлад-трава. Растёт в тех местах, где люди вечно ссорятся. Или, наоборот, — все ссорятся там, где она растёт. Тут, знаешь ли, как в загадке про курицу и яйцо: не поймёшь, что раньше появилось.
Тайка украдкой подёргала зелёную плеть: ух, и прочная, зараза! И захочешь — не выдернешь, даже листочек не отщипнёшь. Она хотела спросить, не знает ли Пушок, как выполоть эту разлад-траву, но тут её как раз встретили с распростёртыми объятиями Лёхины родители. Пришлось знакомиться, расшаркиваться и садиться за стол.
Жили соседи небогато, но и не бедно. Обычно, в общем-то, жили. Если бы не эти покрытые паутиной заросли, их дом ничем не отличался бы от десятков других домов в Дивнозёрье: кружевные салфетки, белый тюль на окнах, хрустальные бокалы в серванте и рассохшиеся скрипучие половицы. Лёхина мама — Марина Андреевна — суетилась так, будто судьба её сына зависела от того, понравится ли Тайке запеканка. Отец, которого в деревне все называли просто Сансанычем, сменил привычную тельняшку на хорошо выглаженную рубашку — спасибо хоть галстук не надел, но и так выходило слишком уж официально.
— А мы и не знали, что у Алёшеньки девушка есть, — улыбнулась Марина Андреевна. — Проходи, Таюша, садись. Сейчас будем кушать.
— Ты, может, не знала, а я догадывался, — Саныч хмыкнул в усы.
— Это ты сейчас так говоришь, а сам удивился не меньше меня.
— Эй, мать, хочешь сказать, что я вру?!
— Ну вот, началось... — пробормотал Лёха, закатив глаза.
— Кстати, а сестрёнка твоя где? — Тайка огляделась.
— Да я её к подружкам отправил. Подумал, чего ей здесь крутиться. Не ровен час, под горячую руку попадёт…
Они обменялись всего парой фраз, а Лёхины родители, похоже, уже успели забыть, что к ним пришли гости. Скандал набирал обороты:
— Двадцать пять лет на тебя, ирода, потратила. Если тогда бы убила, уже бы на свободу вышла, — плаксивым голосом причитала Марина Андреевна.
— Эх, надо было мне на Варьке жениться, — Саныч принялся набивать трубку табаком. — Она хоть и дура была, но не пилила меня почём зря.
— Саша, я же просила не курить в доме!
— Мой дом, хочу — и курю!
Тайка подняла взгляд к пололку и ахнула: разлад-трава на глазах становилась всё сочней и мясистее, на стеблях отрастали новые листья, которые тут же покрывались серым — будто пепельным — налётом.
— Ты мне всю жизнь испортил, гад! — Марина Андреевна приготовилась было заплакать, но муж осадил её:
— Не мели ерунды, глупая баба! И не реви! А то щас как в ухо дам!
— Ты не подумай чего такого, — шёпотом ввернул Лёха. — Они хоть и ругались прежде, но отец маму никогда не бил.
В этот момент лицо Саныча перекосило злобой, и он замахнулся на жену. Тайка от неожиданности взвизгнула, Лёха ринулся разнимать родителей, а Пушок вдруг заорал:
— Эврика!!!
— Что это значит? — Тайка повернулась к нему.
— Не знаю. Один мужик так в кино кричал, когда ему в голову приходила хорошая идея, — коловерша немного смутился, но его круглые жёлтые глазищи все равно горели задором.
— Что за идея? Выкладывай! А то, не ровен час, они и правда друг дружку прибьют.
— Срочно хвали их! — Пушок затанцевал у неё на плече, перебирая когтями. — Говори всё, что угодно, только чтобы приятное.
— Э-э-э… — Тайка озадаченно потёрла переносицу. — Дядь Саш, какая у вас рубашка красивая! Тёть Марин, у вас так чудесно волосы лежат… А чем вы их укладываете? Лёха, а сыграешь нам на гитаре? Ты ж такой крутой музыкант!
Как ни странно, комплименты сработали. Трое задир замерли и принялись озираться по сторонам, словно пытаясь вспомнить, чем они только что занимались. А несколько листков разлад-травы пожелтели, съежились и отпали от стебля.
— Не останавливайся! — прошипел Пушок. — Сейчас она вылезет!
— Кто? — Тайка, признаться, ничего не понимала, но хвалить растерянных хозяев дома продолжила. За вкуснющую запеканку, за узорные доски для разделывания (Лёха с детства любил выжигать по дереву), за стулья и стол, которые Сансаныч сделал своими руками… ведь, как говорится, был бы человек, а за что похвалить его — найдётся.
— А вот и она, смотри! Кикимора-раздорка! — Пушок спрыгнул с её плеча на пол.
Тайка и ахнуть не успела, а коловерша уже сгрёб когтями нечто живое и верещащее, похожее на поросшую мхом корягу с чёрными глазами-бусинками. Похоже, разлад-трава росла прямо из тщедушного тельца кикиморы — мясистый стебель начинался где-то между лопаток.
— Хвали, ну! Ещё чуть-чуть осталось! — Пушок прижал раздорку лапой к полу и хищно оскалился. Та в ужасе запищала, и ещё несколько покрытых паутиной побегов засохли и отвалились.
А дальше Тайке хватило буквально пары фраз: Марину Андреевну она похвалила за чудесные георгины и флоксы, росшие в палисаднике, Сансаныча — за настойку из черноплодной рябины (по осени он собирал её со всех кустов по соседям, а потом делился с каждым заветной баночкой), а Лёху — за то, что тот всегда вступался за слабых.
Кикимора-раздорка, взвизгнув, рассыпалась в труху. Никаких зловредных лоз не осталось и в помине. Дом был чист.
— Бр-р-р, что за ерунда? — шепнул Лёха, мотая головой. — Мне показалось, будто я увидел какие-то… джунгли.
— У вас кикимора завелась. Но всё уже в порядке, — Тайка улыбнулась. — А если они вдруг опять начнут ссориться, просто подойди к ним, обними и скажи маме, что она у тебя самая красивая. А папе — что он сильный и мудрый. Вот увидишь, они будут рады и тоже начнут говорить добрые слова. Тогда в вашей семье больше никакая раздорка не поселится.
— Так просто? — кажется, Лёха ей не поверил.
— Вообще-то, это не так легко, как кажется. Но стоит однажды начать, и потом с каждым днём будет всё проще.
— Лады, я попробую, — он тряхнул головой, а Марина Андреевна, словно очнувшись ото сна, захлопала глазами:
— Ой, а чего же это мы ждём? Давайте скорее запеканку есть, пока не остыла!

— Значит, говоришь, Пушок её нашёл? — Никифор задумчиво поскрёб в косматой бороде. — Выходит, и от нашего оглоеда польза есть. Где он, кстати?
— Спит без задних ног, — улыбнулась Тайка. — Обожрался запеканкой.
Она совершенно не злилась на коловершу. Во-первых, тот действительно заслужил угощение. А во-вторых, Марина Андреевна столько всего наготовила, что они и за три дня не съели бы.
— М-да… давненько у нас в Дивнозёрье раздорок не видели. Видать, из города за кем-то приволоклась... А может, и сама завелась, кто знает...
— Они что ж, как тараканы? От грязи заводятся?
Никифор усмехнулся:
— А ведь правда твоя — от грязи. Да только не обычной, а вслух сказанной. От слов обидных, от громкого крика и несправедливых оскорблений. Как начнут люди друг к дружке по пустякам цепляться да ссориться, так и зарождается под половичком у них маленькая раздорка — словно семечко бросили, а оно взяло да и проклюнулось. Слушает их, растёт, побеги выпускает. Потом глядишь — уже всю избу разлад-травой затянуло. В листьях обида копится, цветы гневом цветут да паутиной ненависти покрываются. Зато хорошие слова и хвала этой раздорке — что дуст для вредителей.
Тайка вдруг нахмурилась:
— Слушай, Никифор, а чего это вы с Пушком сегодня с утра устроили? Никак решили у нас тут тоже раздорку завести?
— А чего он дурит?! — буркнул домовой, отворачиваясь.
Нет, ну точно раздорку выращивает! Щеки надул, глаза пучит, руками себя обхватил так, что, глядишь, пальцы на спине сомкнутся.
— А ты сам-то чего? Ты же намного старше и опытнее. Как будто Пушка не знаешь! Он же сперва всегда огрызается, а потом, одумавшись, винится.
Словно в подтверждение её слов, окно распахнулось, и на террасу влетел взъерошенный со сна коловерша:
— Приветики! — радостно завопил он. — А пирожки ещё остались?
— Только попробуй мне ещё раз по свежевымытому полу натоптать, я тебе все перья из хвоста выщипаю, — сварливо пробухтел Никифор.
— Эй, да ты не сердись, — Пушок спикировал на печку и бочком-бочком подкрался к домовому. — Я ж не со зла. Ну, не подумал просто. Извини, был не прав…
Тайка подмигнула коловерше, подняв вверх большой палец, а Никифор, вздохнув, махнул рукой:
— Это ты меня извини. Не стоило оно того, чтобы кричать друг на друга да словами нехорошими обзываться. Подумаешь, пол! Взял бы тряпку, да и вымыл за собой.
— Вообще-то, я так и собирался сделать, — закивал Пушок. — Но ты как начал орать, я разозлился и подумал — всё! Теперь ни за что не уступлю!
— Выходит, оба мы хороши, — хохотнул домовой.
— Значит, мир?
— Мир! — на радостях они обнялись, а Тайке показалось, что в этот миг под половичком у входа вздыбился маленький бугорок, а потом — шурх! — пропал без следа.
Она расплылась в улыбке. Так им и надо, раздоркам пустяковым! Пускай проваливают. Нечего заводиться там, где живут добрые друзья!