Я сама

Я сама

Гусаченко Валентин Васильевич

Я сама

Лампочки под потолком затрещали, стоило лишь отворить дверь.

Цок, цок, цок!

Система очнулась, виртуально потянулась ото сна, и компьютер с приятным женским голоском, хлынувшим из всех динамиков прихожей разом, опознал в вошедшей девушке хозяйку.  Выждав нужную для побудки  паузу в несколько минут, голос застал девушку уже в ванной: пожелал доброго вечера, напомнил о приеме таблеток и настоятельно порекомендовал посетить душ. О дезинфекции одежды механическая дамочка с искусственным интеллектом тоже не забыла упомянуть.

Она никогда не забывает.

Вяло буркнув голосу привычное «и тебе не хворать, сучья железка», девушка – брюнетка двадцати пяти лет с редким по нынешним временам именем Лиза – ловко выпрыгнула из робы и ненавистно швырнула тряпки в стиральную машину, хлопнув от злости приемником, что есть сил. Живот без предупреждения скрутило от приступа боли, отчего девушка завалилась на гору тряпья и зажмурила глаза. Мысли, мысли, мысли. Они неслись вереницей, за шкирку утаскивая ее в безумный хоровод, откуда нет пути назад.

«Прекрати себя накручивать!» – приказала себе Лиза и постаралась выключить воспаленный фантазиями мозг.

  Ее мутило с утра. От одной мысли, что она заболела, подкашивались ноги, руки дрожали, во рту пересыхало, а сердце заходилось в бешеной пляске.

Внушив, что ничего плохого не может произойти, Лиза глянула в зеркало, улыбнулась отражению и отчего-то непроизвольно положила руку на живот.

«Нет. Этого не может быть!» – с ужасом отдернула руку Лиза. Скорее всего – несварение или даже чертова восприимчивость к продуктам, что вторую неделю возят из соседнего города. А если ко всему добавить увеличенный рабочий день – начальство иногда устраивало недели без выходных – тут у любого живот в узел скрутит.

Собравшись с мыслями, она нажала на большую красную кнопку с надписью «дезинфекция» на корзине для очистки, отчего машина затарахтела, моргнула диодами и дыхнула паром. В недрах устройства пробудился зверь, принявшийся искать на ткани «вредность» и рвать её на атомы, словно злой зубастый пес, что Лиза видела из окна бродящим за периметром.

Хвостатые, крылатые и пернатые почти позабыли о человеке. Бывали дни, когда маленькая черная птичка, размером с уголек, усаживалась на карниз окна, стучала красным клювом о пластик, и принималась щебетать на всю округу. Звука, правда, в комнату с улицы не проникало. Но фантазия Лизы с лихвой компенсировала унылость бетонной коробки…

Может быть, и сегодня прилетит птичка?

«Прилети, пожалуйста, прилети» – помолилась про себя Лиза.

– Лиза, настоятельно рекомендую принять душ! – не унималась программа. – Лиза, настоятельно рекомендую принять душ!

«Сучья железка» старательно и назойливо, словно рой мух, которых извели лет сто назад, доставала Лизу, комментируя каждый шаг и вздох. Впрочем, девушке к такому пристальному вниманию было не привыкать. Уже десятое поколение на планете не имеет иммунитета. Шаг влево, шаг вправо, глоток воздуха с поверхности, капля земной воды  – вирус, болезнь, неминуемая мучительная смерть. Сценарий драмы с трагическим концом здесь каждый знал наизусть.

 Голос машины 1R7i13TA – именуемой просто Ритой – знали в каждом угле. Рита взяла на себя функции няньки, надзирателя, врача, учителя и еще с десяток профессий, о которых нынешний мир успел позабыть. С голосом свыклись, голос приняли, голос ненавидели.

 Городок чем-то напоминал соты. Одна ячейка – один человек. Лишние встречи пресекались, общение сводилось к минимуму, любые половые связи запрещались – детей выращивали в пробирках. Зачатый естественным путем ребенок почти всегда умирал в первые часы. Так, по крайней мере, говорили наверху. Вслед за малышом почти всегда умирала и мать. Об этом тоже до сих пор твердили в новостях. Чтобы никто не забыл. Были, конечно, случаи, когда и ребенок и мама оставались цели и здоровы. Но статистика, как известно, бессердечная неразборчивая стерва.

Естественное зачатие было под запретом.

 Любые отношения строго регулировались Ритой, имеющей сто глаз, сто рук, сто мнений, но не имеющей обычных человеческих мозгов, порой так сладко и яростно твердящих под черепом: «нарушай», «живи», «не слушай». Нарушителей наказывали. А после допросов, следствий и протоколов выметали. Лишь только после однократной тревоги «Опасность заражения» потенциального зараженного тут же изолировали и уничтожали.

 Риск был слишком высок.

Отказ принять душ, выпить таблетки или пройти дезинфекцию карался жестоко. Непослушных выгоняли за периметр, отпуская на все четыре стороны, дав пинка под непослушный зад. Жалости не проявляли, жестокости, граничащей с безумством Риты, тоже.

Вопрос смерти, ступив они за порог, становился лишь вопросом времени. И голоса в голове затухали, сменяясь более прозаичными «выживи», «борись», «прячься».

 У мужской половины голос, поучавший из динамиков с утра и до вечера, был иным. Но те по старой памяти – Рита не меняла виртуальный пол первые двести лет – называли его тоже Ритой.

– Одежда стерильна, – доложила Рита.

«Кто бы сомневался» –  то ли сказала вслух, то ли про себя подумала девушка, и тут же, встав на цыпочки, взяла с полки а запечатанную в пленку майку. С соседней полки – обеззараживающий гель и таблетки: целую россыпь разноцветных жевательных пилюль – дневной минимум человека без иммунитета. Что в тех таблетках, не знал никто.