Знак тигра, или Последний поход клана Кондо

Беседа в саду гунши

Тосиро помнил, как мальчишкой он впервые посетил зал камней крепости Райсуроку. Отец привел его сюда перед своим походом в земли Наоки и долго, с благоговейным почтением, словно предметом его речи были достойнейшие из людей, рассказывал о каждом представленном здесь обломке породы. Если бы Тосиро знал, что отец не вернется с войны, а погибнет в попытке отбить у Наоки крепость Ишидотами, он бы слушал его внимательнее в тот день, вместо того чтобы спешить на охоту с молодым еще Кеншином.

Теперь Тосиро не сомневался, что должен положить начало своему замыслу именно здесь, в саду гунши, который даровал решительную мудрость не одному поколению клана Кондо.

В ожидании слуг Тосиро спрятал руки в рукава кимоно и медленно прошелся между рядами причудливых глыб, ни одна из которых не повторяла другую. Вот угольно-серый песчаник с горы Хигаси, сверху донизу пронизанный круглыми отверстиями, как изъетый гусеницами померанец. Вот обточенный водами озера Джингши известняк, смотрящий гладкими зелеными пластами в разрезе. Но взгляд Тосиро сразу же приковался к венцу коллекции – высокому рваному обломку вулканического стекла, что покоился на эбеновом помосте и в плывущем свете ламп лоснился нарочито, с аристократическим достоинством.

После случившегося шесть лет назад только в наблюдении его форм Кондо Тосиро мог найти утешение. Часами он любовался на этот камень, позволяя ему поглотить себя и вовлечь в пучину пространного беспамятства. Гладкая черная поверхность пленила дайме играющими на ней серебристыми бликами; он замер, погрузившись в созерцание безупречной глубины.

За его спиной отодвинулась ширма, раздались шаги двух вошедших слуг. Они приблизились к Тосиро и опустились перед своим господином ниц.

Первый был облачен в поношенный ламеллярный доспех, чьи сегменты носили на себе следы неоднократной починки. На поясе у него висел меч – тати в скромных ножнах; под мышкой мужчина держал треугольный шлем. Его седые волосы были собраны в пучок на затылке, лицо с грубоватыми чертами покрывала жесткая щетина, а уголок рта пересекал уродливый шрам.

Это был старый самурай Кеншин, верный телохранитель и давний друг Тосиро. В нынешний момент он также исполнял обязанности военачальника, поэтому явился к своему господину в доспехе и при оружии.

Второго слугу звали Такудоро. Он был куда моложе Кеншина, носил кимоно с широкими рукавами цвета дождливого неба и черные распущенные волосы, ровными прядями лежащие на плечах. По всей долине Юрикадо Такудоро был известен как искусснейший каллиграф, чьи ловкие руки наделяли начертанные на бумаге узоры волшебными свойствами. Его добрые глаза смиренно глядели на Тосиро. Как и Кеншин, он не мог не заметить перемен в характере дайме, – вот только возможный исход этих перемен, в отличие от самуря, не на шутку пугал его.

Застав его всматривающимся в поверхность вулканического стекла, слуги переглянулись и хотели было оставить Тосиро одного. Они привыкли к загадочным медитациям господина и знали, что разум его сейчас во власти гунши. Но дайме, к удивлению обоих, без колебаний отвернулся от камня и посмотрел на них так, как не смотрел со дня гибели Исаму и Изао.

– С чем вы явились ко мне? – сурово спросил он.

– Старый хорек Дэйки выполнил работу, господин, – сказал Кеншин. – Наши воины защищены и вооружены, телеги нагружены рисом, а лошади накормлены. Мы готовы выступать, как только прикажете.

Тосиро ухмыльнулся, заметив азартный блеск в глазах самурая. Страшно подумать, как истосковался он по звону мечей и свисту стрел за прошедшие годы. Кеншин никогда не жаловался на свою долю – это противоречило принципам самурайской чести, – но Тосиро понимал, что на старости лет его добрый друг хочет еще разок ввязаться в хорошую драку.

– Совсем скоро у вас появится возможность пустить клинки в ход, – заверил он самурая, в ответ на что получил полную восторженной благодарности улыбку. Затем обратился к сидящему подле Такудоро:

– Мы готовы войти?

– Почти, господин, – ответил каллиграф. – Вот только…

Он замялся.

– Говори. – приказал Тосиро.

– Вы уверены, что оно того стоит? – вырвалось у Такудоро. – Простите мне мой тон, но ведь наверняка же есть и другие способы… Подземелье оставалось нетронутым не одну сотню лун – сдается мне, не просто так ваши предки запечатали его. Мы даже не знаем, будет ли там то… То, что вы желаете найти.

Такудоро замолк, и какое-то время в саду царила тишина. Тени плясали на молчаливых гунши. Тосиро смерял своего каллиграфа строгим взглядом, а хумрый Кеншин недоуменно смотрел то на одного, то на другого, явно не представляя, о чем они говорят.

– Ты рожден, чтобы служить мне, – медленно проговорил Тосиро. – Еще до того, как крестьяне на моих полях соберут урожай, определится судьба клана Кондо. Если твое малодушие не позволяет исполнить мою волю, – заключил он, – я более не вижу для тебя причин жить.

Огни в настенных лампах словно пошатнулись, и отражение в зеркальной поверхности обсидиана исказилось, сверкнув зловещим неуловимым узором. Пристыженный Токудоро опустил взгляд в пол и покосился на лежащую в ножнах Кеншина тати; самурай как раз положил ладонь на рукоять.

– Просто помоги мне добраться до треклятого свитка, Такудоро, – смягчился Тосиро. – Моя кровь у тебя есть. И впредь обойдемся без возражений.

Он вновь повернулся к куску вулканического стекла, давая понять Кеншину и Такудоро, что разговор окончен. Краем глаза он заметил, как что-то шевельнулось возле одного из дальних камней.

– Возражения мудрого Такудоро небезосновательны, муж мой, – произнес изящный женский голос, словно отлитый из холодной стали.

За двадцать лет брака Тосиро так и не смог привыкнуть к свойству Кэзуми передвигаться по замку почти беззвучно. Легкости ее походки могла позавидовать иная куноити, и порой, когда она проскальзывала в помещение, находящиеся внутри вздрагивают неожиданности.

Теперь жена стояла перед ним, облаченная в длинный фиолетовый халат с вышитыми поверх шелковой ткани белыми камелиями – камоном дома Кондо. Ее расчесанные волосы были собраны в длинный хвост, перехваченный несколькими лентами, и бледная кожа казалась еще нежнее от ложившегося на нее оранжевого света. Высокая, уже не столь молодая, но все еще привлекательная, Кэзуми глядела на мужа своими лазурно-синими глазами, которые – Тосиро еще помнил об этом – могли смотреть и с безупречной деликатностью, и со жгучей страстью.