А на войне, как на войне...
А на войне, как на войне…
Рассыпался в прах мосток через речку Обша, поросли лопухами да иван-чаем сорок деревенских дворов, конюшня, коровья ферма. Когда-то здесь была война, Великая Отечественная…
Нина Александровна Богданова (по мужу) - невысокая женщина с твердым уверенным голосом, приобретенным за годы работы главным бухгалтером. Она сидит за столом, перебирает фотографии и рассказывает:
« Мать, Федосья Васильевна, в девичестве Бегунова, замуж не по любви вышла. Шла в богатую семью, за любимого, а тот умер от чахотки. Но будущим свекрам она нравилась, не хотели отпускать, вот она за брата умершего жениха и вышла. Человек хороший, спокойный, со временем привыкла к нему. Сразу в начале войны его призвали. Домой так и не вернулся, погиб в июле сорок второго под Ржевом. Мать все ждала, не верила, что погиб, пока похоронку не получила. Александр Павлович Мавринков его звали. Я потом читала «Книгу памяти», там из нашей деревни столько фамилий… Читала и плакала.
Когда началась война, мать как раз брата родила. Прямо в июне и родился. Когда наши отступали, сожгли поля, угнали скот, а нас забыли. Мне тогда четыре года исполнилось. А потом пришли фашисты. В наших краях партизаны были, вот у нас в деревне карателей и разместили. Евреев и коммунистов, которых нашли, сразу расстреляли. Нас с матерью из избы выгнали, даже документы забрать не позволили. Я сама мелкая, брат грудной на руках, идти некуда – все в таком же положении. А ведь дом свекры родителям построили, им на свадьбу и корову подарили, и машинку швейную – крепкая семья была. Пришлось рыть землянку. Хорошо, помогали друг другу. В землянке потолки низкие, холодно, сыро. Вход сколотили из неотесанных бревен. Прямо при входе построили небольшую печь, по бокам разместили нары вместо кроватей. Тесно, конечно, но куда деваться? Мать волосы коротко обстригла, платок повязала – мол, вшивая, чтобы немцы не позарились. Она ж красавицей была. Лицо землей измазала, мы с братом тоже чумазые, будто чесоточные. Иногда фрицы позовут белье постирать, едой расплатятся, тем и сыты. Один немец мне печенье совал, тайком от своих, а я всё боялась взять – никогда такой еды не пробовала.
- Матка, дай ты, - предложил солдат.
Мать взяла у него это печенье и мне дала.
Землянка на самой околице, партизаны близко. Я за связного была. В бидоне двойное дно сделали, там письма в партизанский отряд от родных из деревни хранились да листовки. Шла на луг якобы корову подоить, а там уже встречали. Если б немцы поймали, расстреляли бы вместе с семьей или как двоюродную сестру. Ее за косы к лошади привязали и по деревне пустили. Так и возили, пока не умерла – отбила себе всё. Юлькой ее звали, я потом настояла, чтобы так внучку назвали. Обычно казнили на берегу реки, там трупы и оставляли, хоронить запрещали. Мать моя тоже отличилась – спрятала у себя молодую еврейку. У нее семью расстреляли, пока ее дома не было. Хорошо, по дороге соседку встретила, та ей все и рассказала. Куда деваться? К Федосье, конечно. Прятала ее мать под нарами, занавесив кровать покрывалом. Мы еду ей таскали втихаря, по ночам горшок чистили. Больше года еврейку прятали. Потом партизаны ночью в деревню вошли, на подводе вывезли. Она уже и ходить разучилась, но зато живая. В ту пору еще два красноармейца пришли, схоронить просили. Один из них раненый был. Но куда матери двух мужиков прокормить? Трое ночей скрывала, потом попросила Христом-богом уйти: если найдут, всю деревню сожгут. Дала им с собой несколько картошин, да показала, куда пойти можно.
Чужую девушку спрятала, а свою родную сестру не уберегла. Та в той же деревне жила, Нюркой звали. На десять лет моложе матери, между ними четыре брата было, трое в войну полегли, один Степан вернулся. Нюрка была молодая, звонкая, красивая. Коса в руку толщиной, брови вразлет, хохотушка. Такой ее и увидели фрицы. Изломали, словно пьяный дурак молодую березку. Она и забеременела. В срок родилась девочка. Рожала Нюрка тайно, бабка пригласила повитуху. В погребе девочку и закопали, живой. Боялись, что наши потом осудят за связь с фашистами. Зато одна местная баба, Евдокией ее звали, очень даже и соглашалась с немецкими офицерами жить. Собой смазливая, вертлявая, переходила из рук в руки. И ведь не беременела! Да и после войны неплохо устроилась. Познакомилась в госпитале с лейтенантом, да и вышла за него замуж. Двоих сыновей родила. Потом приезжала в деревню: сама гладкая, ухоженная, в смешной шляпке по тогдашней моде. И мальчишки в пилотках.
Немцы привыкли обустраиваться со всеми удобствами. Вместе с солдатами прибыла и обслуга из пленных полячек и француженок. Они и на кухне трудились, и в постели солдат обслуживали. Потом двух француженок на улицу выгнали за какую-то провинность. Местные женщины их, конечно, подкармливали, да самим есть почти нечего. Вскоре француженки с голода померли.
А муж мой будущий в пяти километрах от нас жил. В их деревне строительный отряд разместился – железную дорогу восстанавливали. Они детям и супа из котла нальют, и хлеб с маслом сунут. Никого не обижали. Так и получилось: для меня немцы – плохие, а для него – хорошие.
В сорок третьем наши войска пошли в наступление и начали освобождать захваченные земли. Каратели согнали жителей в два сарая и заперли. Затем подожгли крайние дома. Хорошо, что времени у них не было, да и партизаны рядом были. Успели один сарай с деревенскими освободить, пока огонь с других домов не перекинулся. А во втором все люди сгорели. Из сорока дворов только шестеро и осталось, да и мужиков с войны всего двое вернулось».
Зарастает пепелище травой да цветами, нет больше деревни Федурино, она числится в списках выбывших, как бойцы, не вернувшиеся с фронта. Умерла Федосья, умерла и Нюрка. После войны она сразу же уехала в Литву. Вышла замуж за офицера, родила двоих сыновей. Федосья повторно замуж выйти не пожелала. Выросшая Нина не помнит имени той еврейской девушки, которую спасла ее мать, неизвестны имена умерших от голода француженок. Память стирается, словно карандашный рисунок ластиком. Только человеческие кости год от года проступают из земли, словно солдаты хотят, чтобы их, наконец, нашли и вспомнили. Сколько их еще лежит неупокоенных?
Солнце садится, озаряя багрянцем силуэты деревьев. Лес наступает на пожарище, молодые березки тянутся к небу. Земля старается стереть следы войны. Но мы пока помним.
Записала Лада Кутузова
4 комментария
Авторизуйтесь, чтобы оставлять комментарий
ВойтиСильный рассказ.
Спасибо, что пишете об этом.
Алексей Бойко, Хорошо, что успела записать.
Ох, какая история.
Лада Кутузова, они у всех неприятные. Но раз на раз не приходится. Хочется верить в лучшее.
Нюрка и закопанный заживо ребёнок... Аж в дрожь бросило... О войне всегда тяжело читать. Страшно подумать, что пришлось пережить людям...
Яна Гущина, Все так и было, не художественный вымысел.
Удаление комментария
Вы действительно хотите удалить сообщение ?
Удалить ОтменаКомментарий будет удален безвозвратно.
Блокировка комментирования
Вы дейтсвительно хотите запретить возможность комментировать ?
Запретить Отмена